Заноза Его Величества (СИ)

— И даже нужно, господин Ковейн, — вспоминаю я что про него знаю. — Иначе ваши герани на улице не перезимуют.

— Могу ли я рассчитывать на вашу помощь с вопросами постройки?

— Конечно, — уверенно киваю я.

— Ваша Милость, — окликают меня с другой стороны и я невольно прикрываю рукой нос, тут же по характерному запаху уксуса и дубильных составов, догадываясь с кем я разговариваю. — А если кожи, с которых мы раньше удаляли шерсть, делать со стриженным ворсом, как вы считаете, эта одежда для зимы сгодится?

— Скажу вам больше, оставляйте мех на всю длину и эти ваши дублёнки будут для зимы самой лучшей одеждой.

— Ваша Милость! Ваша Милость! — звучит со всех сторон, едва я отпускаю господина Вреланта.

— Здесь были первыми, — улыбнувшись взывавшим ко мне слева, поворачиваюсь я направо и, нечаянно зацепившись за уголок, сталкиваю с блокнота карандаш. — Чёрт! То есть Орт, — наклоняюсь я, чтобы его поднять, но чья-то рука уже к нему потянулась.

Вот честно, до этой секунды я даже не знала, что так бывает, и уж точно ни за что не поверила бы, что произойдёт со мной, но в то мгновенье, когда наши руки встречаются, моя, нет, Катькина и Дамиана, этот мир перестаёт существовать.

Он потерял всё: звук, движение, краски. Он замер, обесцветился, затих. Или это я вдруг ослепла, оглохла и остолбенела, коснувшись тёплой руки Фогетта, только время остановилось. Века ушли на то, чтобы его пальцы скользнули по моим, и на целое тысячелетие легонько сжали их. Целую вечность я сидела, растерянно глядя на наши соприкоснувшиеся руки. И пока Дамиан другой рукой поднимал карандаш, с деревьев сотни раз слетала прошлогодняя листва и вырастала новая.

На самом деле, конечно, прошло не больше пары секунд до того, как взяв свой карандаш, я его испуганно поблагодарила. И никто этого даже не заметил: как встретились наши взгляды, как остановилось моё сердце, как замерло дыхание в груди. Никто, кроме одного человека, нырнувшего вместе с нами в это сумасшествие и явно заметившего всё.

— Простите, — резко отворачиваюсь я от Дамиана, пытаясь справиться с зашкаливающим пульсом, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Что вы спросили, господин Тюсси?

— Думаю, на сегодня Её Милости хватит вопросов, — звучит ледяной голос Его Величества, заставляя всех замолчать. — Миледи устала и присоединится к нам в следующий раз, чтобы ознакомится с первыми результатами.

— Господа, с вами было очень приятно общаться, — поднявшись, кланяюсь я. —Ваше Величество, — приседаю в поклоне и с ужасным чувством вины в смятении покидаю зал.

До выхода меня провожает Барт, но потом он почему-то отстаёт.

Мне не хватает воздуха, меня убивает корсет, меня душат бусы, когда, привалившись к колонне, я пытаюсь глубоко вздохнуть и дёргаю проклятую нитку жемчуга.

«Чёртова Катька! Чёртов проклятый Фогетт! Чёртовы бусы!» — упираюсь я затылком в холодный мрамор, когда тонкая нитка рвётся и жемчужины разлетаются по полу.

— Твои покои с другой стороны, — идёт он прямо по рассыпанным бусинам и останавливается передо мной.

— Чёртов топографический кретинизм, — даже боюсь я на него смотреть.

— Проводить тебя в сою комнату? Или, может, сразу в покои Дамиана? — упирается он руками в колонну у меня над головой, и теперь уже от его близости мой пульс разгоняется вновь.

— Гош! — задираю я голову.

— Даш? — усмехается он, сверля меня потемневшими глазами. — Или сейчас в тебе больше от Катарины?

— А тебе кого больше хочется?

— Тебя, — задирает он юбку.

И не щадит ничего. Ни моё тело, ни одежду, ни чувства.

Терзает губы, разрывает корсет, стискивает грудь. И пока я нетерпеливо расшнуровываю его брюки, до боли, до стона стискивает набухшие соски. Ещё покусывает их, не в силах оторваться, а потом рывком приподняв, насаживает меня на себя. Грубо, безжалостно, жестоко. Заставив вскрикнуть, со всей дури, на всю длину.

И, наверно, не желай я его сейчас так же сильно, я бы наверно, взвыла от боли. Но, чёрт, с какой же ненасытностью я принимаю его неукротимую плоть. С каким неистовством вцепляюсь в шею. И с таким бесстыдством вскрикиваю на каждый яростный толчок, что его предки краснеют на портретах, развешенных в этом зале.

Но нам всё равно. Нам настолько всё равно, что мы закончили бы, что начали, сбегись сейчас сюда весь замок. В присутствии слуг, членов Совета, самих богов мы сделали бы это всё равно. Потому что сила, что соединила нас через миры, сильнее, чем жизнь, безумнее, чем страсть, отчаяннее, чем смерть. Эта сила — любовь.

— Твою же мать! — сотрясает его в последних конвульсиях, когда его дрожащие руки, стискивают меня так, что у меня, кажется, хрустят кости.

— Полегчало? — уронив голову на его шею и шумно выдохнув пару раз, вцепляюсь я зубами в его шею.

— А-а-а! — вскрикивает он. — А это ещё за что?

— За то, что ты трахнул Катарину, гад!

И что бы он мне ни говорил, а всё равно и ревновал, и был на Катьку обижен. Но, кажется, только что отомстил им обоим, в чём никогда мне не признается, и у него, наконец, отлегло.

— Правда? — заходится он в смехе, опуская меня на пол. — Прости, не заметил разницы.

— Всё равно гад, — одёргиваю я юбки.