Занзибар, или Последняя причина

Никогда он не говорил, что мне надо заняться своим образованием. Он полагал лишь, что надо обретать масштаб. Когда я послал ему свои стихи, он написал мне: «Не забывайте, что у Гёте наберется в лучшем случае не более двадцати, а у Мерике, пожалуй, не более пяти действительно совершенных стихотворений. В вашем возрасте, при вашем уровне развития вы не должны ставить перед собой задачу уже теперь создать нечто совершенное, ибо вы еще не освободились от плена негодных учителей, например Рильке. Обо всех ваших стихах можно сказать, что им недостает дисциплины и труда, а потому и умения. Ответ, что вам в этом убогом мире не хватает времени, что вас изнуряет работа, конечно, правдив, но не имеет отношения к искусству. Как вы это сделаете, решать вам, но то, что вам делать — это очевидно: учиться и работать. Ваша манера просто предаваться лирическим излияниям чрезвычайно опасна; впрочем, потерять способность к излияниям было бы, конечно, столь же опасно. Самое большое, на что вы можете надеяться, идя этим путем, — один случайный взлет. Но если вы желаете стать изрядно образованным человеком и создавать нечто превосходное во всем, в каждом нюансе, чем единственно и выделяется художественное произведение из литературной массы, то вы не должны пренебрегать и тем, чтобы соединять прочувствованное с так называемым пониманием искусства, то есть вкусить от древа познания, понять, что хороню и что плохо».

Классическое учение в устах романтика, который сам страдал от него, но, страдая, овладевал им.

Так я открыл Ранке, не закрывая Рильке. Но потом я ушел совсем, спустившись с барочных вершин в первобытную низменность, из полупричастного к музам книгоиздательского дела — в гамбургскую промышленность. Фабрика была из красного кирпича, производила фотобумагу и состояла из современного конторского здания и старых производственных построек. Я сидел на самом верхнем этаже и набрасывал рекламные тексты, соединял их с рисунками и отдавал в печать. При этом я следил, чтобы реклама состояла из как можно меньшего количества элементов. Это было трудно, поскольку дирекция требовала, чтобы в ней содержалось очень многое: кроме рисунка или фотографии, по возможности еще и изображение упаковки, фирменный знак, рамки и крупные заголовки. Я был рад, когда удавалось пробить эскиз, содержавший лишь картинку и текст и казавшийся очень спокойным в выверенной игре чистых и заштрихованных поверхностей. Правда, одним впечатлением спокойствия тут не обойтись, рисунок и подпись должны действительно что-то говорить. Судя по всему, руководители считали, что соответствующее качеству товара содержание рекламного объявления важнее формы. В этом они были правы. Они только никогда не могли сформулировать эту мысль. Ведь и национал-социализм, несмотря на блестящую пропаганду, не смог удовлетворить своих потребителей на длительный срок.

Возле комнаты, где я работал, находились помещения научных лабораторий фирмы. С Альбертом, техническим директором, у нас сложились хорошие отношения; он понимал мой интеллектуальный интерес к тем сторонам дела, которыми занимался сам, хотя иногда и посмеивался надо мной. Лаборатория была маленькая; там работало всего три или четыре лаборанта, но это был духовный кристаллизационный центр предприятия, и в нем — а я проводи;і там каждую свободную минуту — я познакомился с сутью научной работы. Суть заключалась в том, чтобы снова и снова ставить под сомнение каждый добытый результат. Испытания не прерывались никогда. Стоило Альберту разработать новую формулу эмульсии, начинались бесчисленные сенситометрические опыты, прежде чем рецепт принимался или отвергался. Я наблюдал за проявлением полосок фотоматериалов, и когда светочувствительность в ее тончайших нюансах казалась мне идеальной, долговязый блондин Брандт, главный лаборант, каждый раз доказывал мне, что об этом не может быть и речи.

Мне нравилась наука, белые халаты, пробирки, химические вещества, погруженные в красный свет темные комнаты. Здесь не давался ответ ни на один вопрос, тем более на вопрос о сердцевине фотографического процесса, расщепления серебряного кристалла лучом света. Но и когда я смотрел, как исследовались здесь отдельные аспекты проблемы, например, величина микрокристалла бромистого серебра и ее влияние на четкость изображения, накопление и хранение серебра в желатиновом слое, консистенция сырья и его способность отражать или пропускать свет, то я начинал понимать, что каждое решение содержит в себе нечто неразрешимое, и мои штудии обогащались деталями, остатками чего-то непроясненного, и мое бьющее через край стремление все узнать оседало в виде бродящей, животворной субстанции.