Запад и Восток

Стремительно в журналистику ворвалась звезда мирового уровня — Генри М. Стэнли. Впрочем, от рождения он не был ни Генри, ни Стэнли, а что буква М означает Мортон, он определился лишь 1872 году, когда попал в зенит славы.

В 1866 году ему было двадцать пять лет, и большая часть его биографии до этого времени не то чтобы покрыта мраком — но изрядно затуманена в тех местах, где она не подтверждена документами, так как Стэнли был склонен к мифотворчеству о себе и об обстоятельствах, которые его окружали. Он стыдился своего происхождения и утверждал, что родился на Среднем Западе — хотя на самом деле был незаконнорожденным сыном служанки из Уэльса и в США попал только в восемнадцатилетнем возрасте. Вскоре после приезда он выдумал себе приемного отца — известного в Новом Орлеане торговца хлопком Генри Хоупа Стэнли, вероятно, полагая, что такое родство поможет ему сделать карьеру в торговле, однако когда два года спустя началась война, он был всего лишь приказчиком в каком-то арканзасском захолустье. Далее он ухитрился повоевать и за серых, и за синих, и на земле и на море, после войны, скорее всего, дезертировал и решил податься на репортерские хлеба. Тут он тоже был склонен к передергиванию фактов: писал например, о стычках с индейцами в то время как по отчетам офицеров в том районе все было спокойно, нагнетал драматизм и всячески пытался пролезть в крупные восточные газеты. В следующем, 1867 году его усилия увенчаются успехом, а еще несколько лет спустя где-то в африканской глуши прозвучит крылатая фраза: «Доктор Ливингстон, я полагаю?»… впрочем, есть сомнения, что она в самом деле прозвучала. Доктор Ливингстон в своих дневниках ее не подтверждает.

Собственно, примерно в это время Стэнли как журналист и закончился, а появился другой Стэнли, известный исследователь Африки, первопроходец, колониальный администратор, политик и тому подобное.

Звезда Пулитцера восходила не так шустро и не так громко, но он и младше Стэнли лет на шесть, и темперамент имел совсем другой. Первые годы журналистика для него была не так важна, он больше интересовался юридической карьерой, но с юриспруденцией у него не заладилось, клиенты не очень доверяли слишком юному адвокату с сильным немецким акцентом, и он понемногу перевел свой побочный интерес к журналистике в главный: вскоре вошел в штат немецкой газеты Westliche Post, потом стал совладельцем, поработал на востоке, снова вернулся в Сент-Луис, возглавил одну из газет, вывел ее из фактического банкротства в лидеры журналистики штата и в 1883 году счел, что ему вполне по силам завоевать Нью-Йорк. Он взял кредит и купил New York World, в то время убыточную газету с тиражом в 15 тыс. Спустя годы тираж порой доходил до миллиона, и газета стала самым крупным изданием страны.

Стиль журналистики Пулитцера очень хорошо описывается расхожей формулой «скандалы, интриги, расследования», и его обвиняли в том, что он склонен раздувать сенсации. «Желтая пресса» — это выражение появилось как раз для характеристики New York World. Тем не менее Пулитцер уделял большое внимание качеству материала и не забывал о том, что интересы у людей разные. Поэтому помимо громких расследований коррупционных операций, читатели могли следить за путешествием Нелли Блай, которая побила рекорд Финеаса Фогга, совершив путешествие вокруг света за 72 дней, посмотреть комиксы и карикатуры, почитать рассказы и юморески.

New York World — первая газета, в которой была применена четырехцветная печать. Первый кроссворд тоже появился именно в ней.

И Пулитцеровская премия, учрежденная по его завещанию — одна из самых важных премий для современных американских журналистов.

Глава 5

В этом году в Сент-Луисе был особенно популярен вальс «Венские конфеты». Было бы преувеличением сказать, что эта музыка звучала из каждого окна — в конце концов, не в каждом доме найдется пианино и человек, который способен ее сыграть, но стоило пройти по улице с четверть мили — и вы по меньшей мере раза три услышали бы, как мелодию Штрауса насвистывают или мурлыкают себе под нос молодые люди. Вечеринки и пикники австрийского землячества не обходились без этого вальса, он затмил даже любимый «Марш Радецкого», а от австрийцев мелодия распространилась по всему городу.

Американцы с удовольствием танцевали вальс, хотя все еще находились люди, искренне протестующие против этого непристойного танца. Дугласу не так давно подвернулся опус одного из ревнителей чистоты и невинности, настоящий памфлет, направленный против вальса, с громким названием «Танец смерти». В одной из глав трактата приводились откровения неизвестной дамы: