Западная Европа против Византии. Константинополь под натиском крестоносцев

До нас дошли два византийских рассказа о том, что пришлось пережить отдельным людям во время разграбления Константинополя. Никита Хониат включает в свою историю рассказ о своих собственных страданиях. В августе 1203 г. его особняк, подходящий для проживания самого высокопоставленного чиновника гражданской службы империи, был уничтожен вторым пожаром, после чего он и его семья перебрались жить в захудалый дом неподалеку от Святой Софии. В эту церковь они бежали, когда утром начался грабеж, но там невозможно было укрыться. За несколько месяцев до описываемых событий, когда городские жители напали на проживавших в городе латинян, Никита защитил одного венецианского купца, его жену и их имущество. Когда Никита вместе со своими домочадцами попросил у него убежища, их хорошо приняли. Одевшись в доспехи, венецианец притворился одним из завоевателей, заявив права на этот дом и его обитателей. Всякий раз, когда к дому приближался крестоносец, венецианец на собственном языке варвара давал ему отпор бахвальством и угрозами. Когда франков стало слишком много на него одного, он отвел Никиту и его домашних под видом пленников в жилье другого венецианца, где на тот момент было безопасно. Однако позже эта часть города отошла французам, и нужно было предпринимать что-то еще. На этот раз у семьи Никиты Хониата не было никакой помощи, детей пришлось нести на плечах, а младенца на руках. Они благополучно скрывались до субботы – пятого дня после захвата города. К этому времени Никита уже связался с другими влиятельными византийцами, все еще остававшимися в городе, – патриархом и уцелевшими высокопоставленными чиновниками. Они решили уходить вместе со своими семьями, держась большой группой для взаимной защиты. В какой-то степени было восстановлено спокойствие в городе, и солдаты получили приказ не причинять вреда монахиням или девушкам.

В субботу собралась вся группа: женщины в ее центре, мужчины вокруг них. Все были одеты в лохмотья; девушкам было велено скрывать лица и фигуры; мужчины били себя в грудь и сетовали на судьбу. Процессию возглавил пожилой патриарх, бедно одетый и без каких-либо признаков его ранга. Французы без доспехов, но с мечами собрались группками, чтобы поглазеть, очевидно надеясь на то, что случится что-нибудь интересное; многие жадно искали глазами богатую одежду, скрытую под лохмотьями, или какие-нибудь золотые или серебряные украшения; другие вожделенно пялились на женщин. Так как жена Никиты была беременной на позднем сроке, можно представить, как он был озабочен. Беженцы выбрали дорогу к Золотым воротам; у церкви Святого Мокия какой-то крестоносец внезапно прорвался сквозь ряд мужчин и схватил девушку. Среди криков и шума ее пожилой отец, судья, кинулся к Никите и стал умолять спасти ее. Никита пошел за вором и обратился к зрителям-латинянам, которые знали немного греческий, и кое-кто из них был тронут настолько, что присоединился к погоне. Рыцарь поспешил отвести девушку в свой дом и встал перед дверью. Никита утверждает, что он произнес короткую речь, в которой обвинил вора в нарушении приказа своего начальника не допускать жестокого обращения с женами и дочерьми. И хотя виновный отверг эти доводы, другие латиняне сказали, что повесят его, если он не вернет девушку. Так как рыцарь был в меньшинстве и перед ним стояла такая угроза, он уступил, и девушка была возвращена своему отцу. Группа беженцев прошла через Золотые ворота безо всяких дальнейших помех. Никита пишет, что он произнес длинную торжественную речь, обращенную к стенам и самому городу, в которой излил всю свою горечь, скорбь и горячее желание вернуться, которые отчасти отражали его реальные эмоции при прощании со своим опустевшим домом. Однако он порадовался тому, что вся его семья в отличие от многих других семей уходит, не пострадав, не понеся потерь или ущерба. За воротами изгнанники были встречены презрительным смехом крестьян и отправились в изнурительный путь в Селимбрию (город во Фракии. – Пер.). Позднее Никита перебрался в Вифинию, где Ласкарисы восстанавливали уменьшившееся византийское государство, и получил свой прежний высокий пост. И все же катастрофа 1204 г. осталась в его сердце и окрашивала историю, которую он там дописал.