Западная философия от истоков до наших дней. Т. 3. От Возрождения до Канта

Для сторонников доктрины естественного права «естественное» означало «рациональное», или, лучше, «несверхъестественное». Человеческий разум, а не Откровение, стал критерием истины во всех видах человеческой деятельности и, следовательно, юридических норм. Это глубокое убеждение ясно просматривается в творчестве Христиана Томазия (1655—1728). Родом из Лейпцига, решительный борец с консерватизмом (он шокировал общественность Лейпцига тем, что читал лекции не на латыни, а на немецком языке), Христиан Томазий был вынужден покинуть Лейпциг и переехать в Берлин, откуда впоследствии перебрался в Галле. Здесь он написал «Установления Божественного законотворчества» (Instutiones jurisprudentiae divinae, 1688). В первые годы пребывания в Галле увлекся пиетизмом, но к началу XVIII столетия, под влиянием Локка и сенсуалистов, Томазий склонился к идеям Просветительства, о чем свидетельствуют его «Основы права естественного и международного» (Fundamenta juris naturae et gentium, 1709). Если в «Установлениях» Томазий определяет естественное право как «Божественный закон, записанный в сердцах людей, обязывающий их делать то, что по необходимости согласуется с природой разумного человека, и воздерживаться от того, что противно этому», то в «Основах» он заявит, что «рассуждения спокойного духа» устанавливают право и «все моральные наставления». Но наиболее важно в учении Томазия различение и определение самостоятельной категории юрисдикции. Томазий различает юридическое понятие — justum (справедливое), моральное — honestum (честное) и социальное (или общественно-условное) — decorum (приличное). Юридическое justum отличается от морального honestum интерсубъективностью в том смысле, что оно относится к действиям по меньшей мере двух людей. Интерсубъективность и внешняя природа — недостаточные характеристики, чтобы отграничить justum не только от honestum, но и от decorum, ибо и honestum и decorum обладают признаком интерсубъективности. Томазий выдвигает поэтому еще одну характеристику justum: «К decorum нельзя принудить, а если принужден, то нельзя говорить о decorum. Юридическое обязательство всегда имеет внешнее происхождение и предполагает принуждение со стороны других людей». Итак, интерсубъективность и принуждение — вот специфицирующие характеристики права. Поскольку личные, моральные и религиозные убеждения, не подлежат насилию, Томазий допускает и защищает свободу мысли и религии. Понятно, почему Томазию, философу не столь крупного масштаба, традиционно отводится значительное место в истории права: он предвосхитил идеи, — которые, хотя и с иными философскими обоснованиями, мы встретим позднее у Канта — об отличии права от морали, идею свободы, перешедшую из теории в область реформаторского действия.

Пиетизм и его связи с Просвещением

Невозможно понять культурную среду, в которой развивалось немецкое Просвещение, без пиетизма, религиозного движения, которое Ладислав Миттнер (в «Истории немецкой литературы») охарактеризовал как связующую ткань немецкой культуры эпохи Просвещения до Гёте. Протестантизм, будучи слишком рационалистичным, не учитывал мистико-сентиментальных потребностей верующих, интимного характера веры. И к концу XVII в. под влиянием «Коллегии благочестия» (Collegia pietatis), основанной Филиппом Якобом Шпенером во Франкфурте-на-Майне в 1670 г., повсюду стали возникать тайные общества, «церкви сердца»; встроенные в «каменную церковь» ортодоксии («церковка в церкви»). Они противопоставляли себя, практикуя личное переживание Бога и строительство церкви. Этого официальная церковь не одобряла, более того, часто осуждала и сурово преследовала. Пиетизм и Просвещение связывали сложные отношения: «эмоциональность» сторонников пиетизма не могла не столкнуться с «рациональностью» просветителей; и тем не менее раннее Просвещение обрело в пиетизме мощного союзника. Основные задачи пиетизма таковы а) полемика с догматами господствующего ортодоксального лютеранства; б) отстаивание свободы личности; в) примат практической веры перед схоластической теологией. Томазий был тесно связан с философами и теологами — сторонниками пиетизма из «галльского кружка» (Гундлингом — учеником Томазия, Будде, Ланге, Рюдигером, Шперлеттом).