Западня

Среди писем этого рода находилось одно-единственное, которое теперь непременно нужно было сохранить и которому в дальнейшем предстояло сыграть большую роль — записка генерал-интенданту, касающаяся дела, требующего неотложного решения. На конверте стояла пометка «Крайне срочно», и его следовало отправить пораньше утром. О'Мой выдвинул ящик и сгреб туда все остальные письма. Закрыв его, он выдвинул другой и вынул из него деревянный футляр для пистолетов. Взяв в дрожащие руки один из них, О'Мой стал его машинально проверять, думая на самом деле, естественно, о своей жене и Тремейне. Он размышлял о том, насколько обоснованными оказались все кошмарные видения, рождаемые его ревностью; насколько глупым был переживаемый им после этих приступов стыд; о том, до чего неразумной оказалась его вера в честность Тремейна. Но тяжелее всего О'Мою было думать о вероломстве, о коварной ловкости, с которыми Тремейн усыпил его подозрения, признавшись в своих якобы невыразимых чувствах к Сильвии Армитидж. Такая двуличность, с болезненной досадой говорил себе О'Мой, достойна, вероятно, самого Иуды. А он, простофиля, доверчивый и недалекий, просто напрашивался на то, чтобы его водили за нос. Как эти двое, должно быть, смеются над ним! О, Тремейн очень хитер! Он сумел стать другом, почти братом, напоказ выставляя свою привязанность к семье Батлеров, чтобы оправдать близость к Юне, как теперь понимал О'Мой. И он вспомнил, как застал их в саду в ночь бала у графа Редонду, вспомнил честную физиономию этого лжеца, остудившего тогда его уже готовый было вырваться наружу справедливый гнев.

Да, этот подлец, несомненно, хитер. Что ж, будь он проклят, на хитрость надо отвечать хитростью! Он поступит с Тремейном так же жестоко, как тот поступил с ним, и своей распутной жене тоже отплатит. Искушаемый, наверное, самим сатаной, О'Мой внезапно понял, как ему поступить, и, положив обратно пистолет, закрыл футляр и убрал его в ящик.

Потом он поднялся, взял письмо к генерал-интенданту и, быстро подойдя к двери, открыл ее.

— Маллинз! — раздался в коридоре его громкий крик. — Вы здесь? Маллинз!

Послышался скрип стула, тут же противоположная дверь отворилась, и в освещенном проеме возникла фигура Маллинза. Секунду помедлив, он двинулся по коридору.

— Вы звали меня, сэр Теренс?

— Да, — голос О'Моя был на удивление спокойным.

Он стоял спиной к свету так, что дворецкий не мог видеть его измученного перекошенного лица.

— Я отправляюсь спать, но сперва мне бы хотелось, чтобы вы отнесли это письмо для генерал-интенданта караульному сержанту. Скажите ему, что оно очень важное и его надо переправить в Лиссабон рано утром.

Взяв письмо, старый слуга, по своему облику и манере держаться похожий на монаха, поклонился.

— Хорошо, сэр Теренс.

Когда он ушел, О'Мой, оставив дверь открытой, медленно подошел к столу. Его глаза сузились, на губах застыла жесткая, почти злобная улыбка. С лица исчезли все признаки благородной, великодушной натуры, на него словно надели маску, выражающую холодную, расчетливую жестокость.

Он расквитается с ними — за предательство вероломством, за посмешище издевательством, за бесчестье смертью. Они считают его старым дураком? Как там выразился Самовал — Панталоне из комедии? Ну, ну! Теперь они увидят в нем Панталоне из трагедии — да нет, вовсе не Панталоне, а Полишинеля, зловещего шутника, циничного клоуна, хохочущего над трупами. И в мучительном молчании они будут нести наказание, которое он им определит, или же, не в силах сдержаться, сами расскажут всем о своей низости.

Теперь он увидел свою жену в новом свете. Юна вышла за него по расчету и чтобы приобрести солидное положение в свете. Поступив так, она могла бы, по крайней мере, сохранить верность, остаться честной хотя бы в соблюдении условий сделки. Но честность, судя по всему, претит ее мелкой натуре. Он должен был понять раньше то, что так явно открылось сейчас. Как же мог он не видеть в ней лишь миловидную пустышку, глупую порхающую бабочку, куклу, и больше ничего?

Так, проклиная тот день, когда он свалял дурака и женился на Юне, сэр Теренс ждал крика Маллинза, который будет означать, что тело найдено, и это позволит ему под предлогом поиска убийцы начать обыск дома. Он ждал недолго.

— Сэр Теренс! Сэр Теренс! Боже мой, сэр Теренс! — послышались вопли дворецкого, за которыми последовали грохот распахиваемой двери, ее стук о стену и быстрые шаги по коридору.

О'Мой вышел из комнаты, чтобы встретить его.

— Ну, в чем дело? — начал было он своим обычным грубовато-добродушным тоном, но слуга с побелевшим, испуганным лицом перебил его:

— Случилось нечто ужасное, сэр Теренс! О, святые мученики, просто ужасное! Идемте, сэр! Там лежит убитый человек — я думаю, это граф Самовал!

— Что? Где?

— Там, сэр, во дворе.

— Но… — О'Мой запнулся. — Граф Самовал, говоришь? Невероятно! — И, сопровождаемый дворецким, быстро вышел.

Луна теперь стояла над крышей противоположного крыла дома и заливала сад своим разоблачающим светом.