Западня

Полковник не позволял себе подобных вольностей. Он держал себя так, словно побуждения, которые толкнули ее на этот крайне рискованный поступок, были ему вполне понятны и не требовали объяснений. Но зато интересовался расположением штаба, фамилиями офицеров и генералов.

Тоня сказала, что она из медсанбата, который только недавно переведен на новый участок, и потому многих еще не знает. Однако назвала все же две-три истинные фамилии офицеров, которые разрешил ей назвать Савицкий. Назвала и место, где находился под арестом Петреску. Это была полуразрушенная, покинутая жителями деревня, в которой месяца полтора назад проходили жестокие бои. Деревня находилась километрах в семи от штаба, и Петреску, вряд ли помнивший, какими ночными дорогами прошел весь путь, не смог, рассматривая карту, доказать, что она говорит неправду. Кто его допрашивал? Тоня не знает, ведь она медсестра. В этой деревне, уточнила она, разместился штаб дивизии.

Пока она говорила, полковник внимательно рассматривал лежавшую перед ним на столе карту, что-то на ней отмечал остро отточенным карандашом.

— А вы очень хорошо говорите по-немецки! — вдруг сказал он. — Почти как немка. Где вы учились?

— В Одессе. У нас ведь там есть целая немецкая колония, и моей домашней воспитательницей с самого детства была одна немка.

— Да, Петреску мне об этом говорил. Он вообще восхищен вами! — Глаза его смотрели вниз, на карту, он что-то прикидывал в уме. — Скажите, фрейлейн, вы могли бы прочертить путь, каким шли к линии фронта?

Тоня смутилась.

— Я никогда не пользовалась картой.

— И все же попробуйте.

Офицер перевернул карту и склонился над ней с другой стороны стола, вложив в руку Тони свой карандаш.

— Итак, сначала давайте найдем точку, от которой вы начали путь.

Карта была трофейная, над каждым русским названием каллиграфическим почерком от руки был сделан немецкий перевод.

Тоня сразу нашла нужное название, но долго водила карандашом вокруг да около, пока наконец не уперлась грифелем в маленькую черную точку.

— Зеер гут! — улыбнулся полковник. — Теперь шагаем к фронту.

Морщины вокруг его рта сложились в добрую улыбку. Он внимательно следил за тем, как она прочерчивает путь.

— Конечно, это только приблизительно, — говорила Тоня, чувствуя, что перед ней расставлена какая-то ловушка, и стараясь быть предельно осторожной. — Вот тут мы как будто перешли дорогу.

— А где пересекли реку?

Тоня растерялась. К своему ужасу, она увидела, что, если все было так, как она показала, они с Петреску обязательно должны были перейти вброд узкую речку. Но отступать было поздно.

— Мы перешли по мосткам, — сказала она, холодея и думая только о том, чтобы не дрогнул карандаш, к кончику которого был прикован взгляд ее мучителя.

— Вы в этом уверены? — поднял он на нее внимательный взгляд.

— Ну как же! — воскликнула она. — Спросите Петреску!

Несколько мгновений он внимательно изучал ее лицо.

— Когда вы вышли? Ну, когда пустились в путь? — спросил он, как бы показывая, что с предыдущим вопросом покончено, но в то же время зачем-то прикрыв карту ладонью.

Тоня помолчала.

— Около двенадцати ночи, — сказала она, прикинув в уме, какое расстояние до линии фронта они с Петреску прошли и сколько времени это могло занять, если считать, что они двигались по прочерченному ею маршруту. — Эта ночь была такой ужасной! Я не знала, дождусь ли ее конца…

— Хорошо, — сказал он, отнимая руку от карты. — Давайте займемся арифметикой. Вы появились около танка в шесть часов тридцать семь минут утра. — Точность до одной минуты должна была показать Тоне, что он полностью информирован. — Обычно в час проходят до четырех километров… Конечно, когда спасаются от погони, в первый час можно пройти и до пяти, но в дальнейшем человек устает и скорость его движения резко падает… Но надо принять в расчет, что Петреску был ранен и, как он мне рассказывал, в начале побега едва передвигал ноги… Предположим, он напрягал все силы и вы шли со скоростью два с половиной километра в час…

— Наверное, быстрее, — прошептала Тоня, начиная понимать, на чем ее проверяют: если она неправильно назвала пункт, откуда они с Петреску вышли, то, значит, ей нельзя доверять и в остальном.

— Ну, предположим, три! Это при крайнем напряжении сил! Теперь измерим расстояние. — Он вынул линейку и тщательно, до миллиметра, вымерил все изломы довольно извилистого пути, который прочертила рука Тони. — Так, — проговорил он тоном учителя, проверяющего работу ученика. — Будем считать, что вы шли ровно шесть часов. Шесть часов — это примерно восемнадцать километров… Ну, двадцать, не больше. Ведь Петреску был очень слаб. А по-вашему получается не меньше чем двадцать пять… Пять километров разницы! Это много, дорогая фрейлейн! Это целых полтора часа!

— Может, я неправильно начертила? — проговорила Тоня. — Ведь мы шли ночью, и я неточно помню путь.

Тогда быстрым движением он положил на карту линейку, напрямик соединив пункт, из которого они вышли, и место, где они перешли линию фронта.