Западня

Шаги стали снова удаляться. Выждав, он начал медленно нажимать на ручку лопатки. И доска немного приподнялась. Но гвозди все же держали ее, и в какой-то момент она, упруго прогнувшись кверху, начала сопротивляться.

Но все же он справился с нею. Теперь надо было отрывать вторую. И повторилось все сначала.

То, на что в обычной жизни ушло бы полторы минуты, сейчас потребовало не меньше часа тяжелейшего напряжения. Но теперь он может спуститься вниз, к земле, до которой меньше метра. Он пригнулся и ударил в землю лопаткой. Раздался резкий скрежещущий звук — лопатка скользнула по камню. Он похолодел от ужаса, застыл, выжидая. Но, видимо, часовой отошел от крыльца и ничего не слышал.

Нет, действовать этой лопаткой слишком опасно. Руками надежнее… И, срывая кожу и ногти, он начал пальцами разрыхлять землю. Потом приспособил осколок кирпича, который выковырял из подпорки нижнего бревна хаты.

Когда боль в пояснице стала невыносимой, Леон лег на живот. Дело пошло быстрее. Он уже запускал руки в нору по локоть, все время ее расширяя. Потом снова вспомнил о лопатке. На глубине, где не было камней, она входила в землю сравнительно бесшумно.

Лишнюю землю он старался тихо откидывать в стороны и постепенно оказался стиснутым ею. Земля набивалась в рот, скрипела на зубах, забивалась в нос, мешала дышать. Ее полно было под рубашкой, в волосах, она залепила ему уши… Но он не чувствовал ничего; им двигало только одно темное, уже не подконтрольное чувство — выжить!.. Выжить!..

Когда наконец он просунул руку в нору и вытащил комель провалившегося в подкоп оледенелого дерна с той стороны, где были жизнь и свобода, он замер от счастья…

Только бы не услышал часовой!..

Теперь к нему вдруг вернулось спокойствие, тяжелое, каменное. Каждое движение стало рассчитанным, точным.

В темноте он не видел ног часового, но чутко угадывал каждое его движение. Вот он дошел до угла хаты, вот оглянулся, вот снова завернул за угол.

Еще немного. Нора расширена… Он протиснулся в нее и выглянул. Вблизи темнел плетень, а за ним — поле! Спасительное поле!..

Бежать! Бежать, не медля ни секунды!

Бежать? Но куда? Где искать спасения одному, без компаса, без знания обстановки? Его же найдут и пристрелят, как только взойдет солнце!..

Нет, надо ждать, когда придет девушка. Но ведь это безумие! У нее же не хватит сил справиться с часовым!.. А каждую минуту могут появиться те, кто должен его убить…

Шаги!.. Уже идут!.. Нет, это часовой…

Леон быстро втиснулся назад в нору. Скрипуче прошагали совсем близко сапоги, тихо звякнула о землю винтовка. Часовой остановился. Чиркнул спичкой. Пошел дальше по своему бесконечному кругу.

И вдруг румын услышал тихий, как шелест ветра, шепот:

— Леон!.. Ле-он!

Уж не сходит ли он с ума?

— Ле-он…

Он высунул голову из норы.

— Ле-он…

Да, это она! Он увидел очертания ее фигуры за плетнем, но в тот же миг она исчезла.

Опять появился часовой. Леон с такой силой рванулся назад, что ударился головой о нависающее сверху бревно. Незажившая рана! От дьявольской, сумасшедшей боли свело тело. Он не мог ни двинуться, ни шевельнуться. Теперь ему хотелось только одного — поскорее умереть. Нет сил выдерживать такое молча, без стона!

Но боль постепенно утихла, и он снова почувствовал, что может двигаться. На локтях подтянулся к норе, высунул голову и, уже не в силах более терпеть и выжидать, вылез и изо всех сил, на которые был еще способен, метнулся к плетню, в кусты.

— Сюда! — услышал он шепот Тони, и тут же ее руки с силой пригнули его к земле.

Он послушно упал, испытывая одно желание: никогда больше не подниматься.

— Пошли! Быстрее!

Она подхватила его, помогла встать, и на неверных ногах, непрерывно припадая, он поплелся за нею. Все плыло перед глазами, как в тумане. Разбитая голова казалась схваченной тесным горячим обручем. Он запомнил только, что они заходили в какой-то сарай и там она надела на него поверх мундира русскую шинель, а на голову — солдатскую шапку. Где-то совсем близко стреляли. Очевидно, его побег уже был обнаружен.

— Быстрее… Быстрее… — торопила Тоня, шагая рядом и поддерживая его под руку.

Силы постепенно возвращались. Очевидно, повязка смягчила удар, и потревоженная рана успокаивалась.

— Куда мы идем? — наконец спросил он, когда они пересекли пустынную полевую дорогу и углубились в молодой лесок.

— К фронту! — коротко ответила Тоня.

Только сейчас он разглядел, что она тащит с собой санитарную сумку, словно собралась на очередную перевязку.

— За нами гонятся? — спросил он.

— Наверняка! Но они еще не знают, что с вами ушла я…

— Собаки?!

— Вряд ли. Слишком развезло дороги.

— У вас есть револьвер?

— Да! — И она дотронулась до кармана шинели.

— А для меня?

— Только один.

— Отдайте!..

— Нет! — сказала она так сурово, что он долго молчал.

Они шли всю ночь, не отдыхая, минуя поселки, где могли бы встретить солдат, переехали в какой-то лодке через Днепр.