Западня, или Исповедь девственницы

Когда она стала похрапывать, Санек встал, хватанул самогону — для храбрости и чтоб раззадориться — и полез к ней на раскладушку. Она было заверещала, но он ей ладонью рот закрыл, прошипев, что детей разбудит — тут и произошло у них. И опять так хорошо было, что ни он, ни она до утра так и не заснули, все миловались. Соскучились. Санек так рассиропился, что рассказал, что за дело у них будет с Катериной в Москве, только сообразил, что Лерку называть не надо, и сказал, что парня нашел одного, знающего. Все рассказал Таньке: и про сына Сандрика, и про его приемную мать, и что, может быть, сынок сидит.

Татьяна охала и ахала, от любопытства даже села в постели. Она ведь ничего такого не знала, сказал он ей как-то в начале их жизни, когда она в первый раз забеременела, что, может, у него сынок растет, а может, помер. Только засомневалась Танька, что та старая им денег отвалит. С какой это радости?

— А с такой, — сказал назидательно Санек, — что я его могу и так и этак повернуть, так что этой Марье не резон со мной спорить. Да и мужик не промах, с которым мы в деле…

Тогда Танька забоялась другого.

— Обманет он тебя, если не промах. Ты-то ведь у меня простой, хороший, а люди теперь сам знаешь какие, да еще городской, московский. На черта ему с тобой делиться?

Санек тоже сел, закурил.

— Дура ты бестолковая. Да ведь он-то к ней не пойдет, мы с Катериной, сестрицей Сандриковой, пойдем. Так что как бы я его не наколол!

К Лерке они приехали не поздно, можно было бы и к Марье поехать. Но она сказала, что все дела надо делать с раннего утра: и дома застанешь, и все такое. Может, и права была Лерка.

Сели за стол. Чего только Лерка ни понакупала: ветчина, рыба красная, и водка какая-то заковыристая… Санек выпить, конечно, хотел, но знал, что тогда завалится с Леркой в койку, а тут Катька.

А Лерка, когда та в уборную вышла, шепотом спросила:

— Может, Кате на кухне постелем, на диванчике?

Санек уже был в кондиции и чувствовал, что вот-вот и баба ему станет нужна позарез. Потому согласился.

Катька наелась до отвала всякой вкуснятины и закемарила, потому даже не сказала ничего, когда ей Лерка постелила на кухне.

Санек свое дело сделал, и Лерка сказала, что день завтра очень важный, ее, Лерки, рядом не будет, и Саньку придется выкручиваться самому.

— Главное, — сказала она, — даже не деньги, а узнать, где находится сынок, как к нему проехать-пройти, мол, скучает он, отец, очень сильно и все время об нем думает. И болеет сильно, и потому, может, в первый и последний раз увидит Сандрика… Катька-то знает?

— Нет, — ответил Санек.

Лерка всполошилась.

— Надо сказать, потому что услышит, обалдеет, откроется еще… Пусть знает, что у нее брат. А при всем разговоре не присутствует, ты старухе скажи.

Утром поднялись рано.

Хорошо поели, похмелиться Лерка Саньку дала совсем немного.

Собрались. Поехали.

По дороге Лерка шепнула Катьке:

— Ты ничему не удивляйся, после все расскажем, держись так, будто все знаешь. Брат у тебя есть, большой, взрослый, а та, к кому едете, — его мать, но не родная, а приемная. Поняла? И мне потом всю правду выложишь! А то отец забудет чего…

Катька, конечно, ничего не поняла, но кивнула.

Лерка перекрестила их и сказала, что ждать будет в метро, в тепле: сколько надо, столько и будет ждать. И пошла не оглядываясь. А Санек чуть штаны не намочил. С Леркой было не страшно, когда она рядом, а тут… Посмотрел на Катьку, та тоже тряслась, как осиновый лист, и захотелось Саньку убежать отсюда, никаких денег не надо, лишь бы спокойствие. И сын ему этот не нужен. Тогда был нужен — жалел маленького и Наташку любил, а сейчас что? Где она, Наташка? Да и не нужна она ему сто лет, как и сын этот.

Но дело начато, и перед Леркой стыдно.

В квартиру позвонил тихенько, звоночек еле брякнул, но дверь тут же открылась.

На пороге стояла седая старуха, крепкая еще, видно, но худая, как щепка, и глаза под очками как у рыбины торчат.

У Санька в животе похолодело.

— Здравствуйте, — сказал он и вдруг стащил с головы кепку.

Старуха резко спросила:

— Погорельцы? Беженцы?

Санек замотал головой — нет.

— А кто же тогда? — удивилась старуха, вглядываясь своими очками в них обоих.

Санек забормотал:

— У меня до вас разговор есть, — и замолчал.

Старуха удивилась:

— Что за разговор? Денег вам надо? Так и скажите!

И стала рыться в кармане халата, но Санек, уже почти плача, прошелестел едва:

— Да не надо нам денег…

— А чего же? — уже злобно сказала старуха, — мне некогда здесь с вами стоять. И холодно. Говорите, что вам надо, (а сама от двери не отходит. Правильно говорила Лерка — «стерва»!)

— Надо поговорить, — откашлявшись, сказал наконец более-менее ясно Санек.

— Ну, так говорите, — приказала старуха.

«…Придется здесь говорить, в квартиру она его не пустит — как пить дать!»

И Санек сказал (Катька почему-то отошла на шаг назад — испугалась, что ли, этой злыдни?):

— Я — отец кровный вашего сына, Сандрика. (Еле имя вспомнил, надо же так назвать, как собачонку!)

И замолчал, как умер. А чего еще говорить?

Старуха подбоченилась, рыбины-глаза будто поджарились.