Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Начавшиеся во второй половине февраля крестьянские волнения в западных пограничных округах СССР к середине марта достигли наивысшей точки. Наибольший масштаб они приобрели в Тульчинском, Могилев-Подольском и Винницком округах УССР, где выступлениями (в том числе 81 вооруженным) было «поражено» 343 сельсовета, в 73-х – «с изгнанием и ликвидацией в них Соввласти»[1787]. ОГПУ отмечало, что на территории УССР поляки «усилили не только шпионаж, но и контрреволюционную агитацию вплоть до использования радио»[1788]. Одновременно, с конца 20-х чисел февраля, произошло резкое изменение тона официозной польской печати, в которой прозвучал призыв встретить «красную волну, поднимающуюся в Советском Союзе», подготовленными «ко всем неожиданностям и возможностям». В Москве опасались, что распространяемые с начала 1930 г. слухи о возможности нападения СССР на Румынию имеют целью подготовить почву для военных акций со стороны западных соседних стран. 28 февраля ТАСС опубликовал опровержение сообщений о концентрации Красной армии на румынской границе. Одновременно Москва предупреждала «польских милитаристов и их социал-фашистских союзников», что «если они осмелятся вмешаться в наши внутренние дела», то встретят «сокрушительный отпор». «Советской общественности» рекомендовалось бдительно «следить за развивающимися событиями»[1789]. По указанию Центра полпред в Варшаве 1 марта предстал перед А. Залеским, чтобы просить разъяснений относительно «травли СССР», ибо «печать правительственного блока дошла до прямых призывов к интервенции, а “Газета Польска” формулировала позицию “превентивной войны”»[1790]. Министр обещал воздействовать на печать и принять «возможные меры» против устройства антисоветских демонстраций, но, как докладывал Антонов-Овсеенко 10 марта, «окраинная печать держится прежнего крайне агрессивного тона» и «из печати кампания перелилась на улицу». Источники варшавского полпредства сообщали, что «непосредственных военных приготовлений в Польше незаметно», и все же Пилсудский еще «не сказал решающего слова»[1791]. На протяжении первой половины марта реакция польских правительственных и военных кругов на события в СССР, оставалась в фокусе внимания Москвы. Советская печать сообщала о выступлениях против «антирелигиозной кампании» в СССР и об ущемлении национальных прав украинцев, религиозных чувств православных и евреев в Польше, скрывая, что «особое внимание» руководящих кругов СССР вызывало «заострение этой кампании на происходящем у нас процессе “раскулачивания”»[1792]. В Польше существует сильное настроение в пользу того, чтобы использовать подходящий момент для нападения на Советский Союз, хотя и неясно, какую именно форму может оно принять, заявил Литвинов в начале марта британскому послу[1793]. Мысли и страхи, обуревавшие советское руководство в те дни, выразил член Политбюро нарком Ворошилов, писавший своему заместителю (в недавнем прошлом – руководителю КП(б) Белоруссии) Гамарнику: «Внешнее положение Советского Союза к весне 1930 г. складывается далеко неблагоприятно. Ложная информация в ино[странной] печати среди буржуазных политических и общественных деятелей о нашем внутреннем положении в связи с коллективизацией сельского хозяйства, раздутые до невероятных размеров сплетни о гонениях на религию в СССР, надежды на кулака, на крестьянские волнения и т. д. и т. п., разжигают страсти в некоторых крайних кругах милитаристов. Острейший экономический кризис в Польше и Румынии и общая неустойчивость политического положения внутри капиталистических стран вообще создает благоприятную обстановку для военных авантюр»[1794].