Западноевропейская поэзия XX века

Cтeнa изогнута, как подсказала карта, —
По замыслу Вобана[229]

или Бонапарта.В ограде — замок, храм, дома и с двух сторон
Две башни. С насыпи, врисованный, как в фон,
В сияющую гладь марины[230] монотонной —
В обманчивую синь над чашею бездонной,
Наш город кажется мне золотой горой,
И башни — символами мощи, а порой
Лишь парой костылей существ не нашей стати…
Одна ведет на штурм воинственные рати,
Другая тихий звон в горячий полдень шлет,
Вся — скованный порыв, окаменевший взлет
В зенит, за облака, в надмирное сверканье.
Так рвется город вверх и вдаль — хоть в эти зданья
Внесли свой промысел и стряпчий и мясник…

Но как над башней зонт смоковницы возник?

Родится новая смоковница из корня:
Встает свечей побег, чем тоньше, тем упорней,
А то от дерева отломанный сучок
В воде пробудится — и прорастает в срок.
Как в этой вышине, на кладке затверделой,
Заросшей известью, как бы заиндевелой,
Веленью семени послушен, вырос ствол
Древесный — если б не верховный произвол,
Что, естество поправ, позволил угнездиться
Над валом, в воздухе, буддийской сребролицей
Богине-дереву, шатер раскинуть свой
В легчайших облаках, сливаясь с синевой?

Под каждым камнем ключ, минувшего струенье.

В обвале времени век — то же, что мгновенье,
Но человек и стар и юн; ища себя,
Он чтит прошедшее, свой образ в нем любя.
Плита и два цветка на камне — контур тонкий —
Воспоминанье о танцующем ребенке.
Он пляшет. Он любим. Он мертв. Он утвержден —
Плоть золотисто-хрупкая, Септентрион[231], —
В воздушной вечности своей, бесплотный, ныне
Орфея лирой и, быть может, благостыней
Того, кто в храм пришел учить в двенадцать лет.

За валом, в слободе, ремесленникам вслед,

Садовник, новых роз сортами увлеченный,
Солдат, рыбак, чей друг-кормилец — вал соленый,
Все — обитатели предместий и застав,
Все, кто, от злобы и жестокости устав,
От распрь и от вражды, вскипающих все снова,
Скорбят о том, что мы не поняли простого
Урока, пленники железа, слов и числ, —
Пяти исконных чувств забыли мудрый смысл.

Меж башен вписан храм. Он всех строений краше.

На пламенеющем над хорами витраже,
Весь в голубом, Христос парит превыше гор,
И цвета риз его — в окне морской простор,
К востоку — снежных Альп фантомы и миражи,
Близ ангельских высот — зазубренные кряжи.
Сбегает лестницей сапфирная гряда,
Где в дремлющих лесах белеют города,
И вспыхнет вдруг порой окошко — отблеск алый,
Когда светило дня опустится устало
Туда, где к западу встал за Гарупой лес…

Так сходят горы из обители чудес,

И в скатах всхолмленных запечатлелись игры
Вершин — Памир, Кайраз, застывший в позе тигра,
И, волей случая изваянный, гранит
Порой надменное обличив хранит,
Всей крутизной стремясь к Италии лазурной
Летучим очерком всесовершенной урны…