Западноевропейская поэзия XX века

Он страшен,
стук этот слабый, когда разбивают о стойку крутое яйцо;
он страшен, если всплывает
в памяти человека, которому голод сводит лицо;
и страшна голова человека,
которому голод сводит лицо,
когда человек, в шесть утра подойдя к магазину,
глядит на витрину
и налиты ноги его свинцом.
Он видит голову цвета пыли,
но он рассматривает совсем не ее,
ему наплевать на свое отражение,
которое появилось на стекле витрины,
он думает не о нем,
в его воображении —
голова другая, совсем другая:
ему мерещится голова телячья,
голова телячья с острой приправой
или голова все равно какая,
лишь бы она съедобной была.
У человека шевелится челюсть
совсем тихонько,
совсем тихонько,
и он тихонько скрежещет зубами,
потому что весь мир смеется над ним,
а он бессилен перед этим миром,
и он начинает считать на пальцах —
один, два, три,
один, два, три,
три дня без еды, три дня без еды,
и все три дня он твердил напрасно:
«Так продолжаться больше не может»;
но это продолжается
три дня,
три ночи,
совсем без еды…
А тут, за витриной,
эти паштеты, бутылки, консервы,
мертвые рыбки в консервных банках,
консервные банки за стеклом витрины,
стекло витрины под охраной ажанов,
ажаны с дубинками под охраною страха —
сколько баррикад для несчастных сардинок!..
Немного поодаль — двери бистро,
кофе со сливками, хруст пирожков,
человек шатается,
у него в голове
туман слов,
туман слов:
сардины в банках,
крутые яйца,
кофе со сливками,
кофе с ромом,
кофе со сливками,
взбитые сливки,
убитые сливки,
кофе с кровью…

Человек, почитаемый в своем квартале,

был среди бела дня зарезан;
убийца-бродяга украл у него
два франка,
что значит: кофе со сливками
(по счету семьдесят пять сантимов),
два ломтика хлеба, намазанных маслом,
и двадцать пять сантимов на чай официанту.

Он страшен,

стук этот слабый, когда разбивают о стойку крутое яйцо,
он страшен, если всплывает
в памяти человека, которому голод сводит лицо.

КАК НАРИСОВАТЬ ПТИЦУ Перевод М. Кудинова