Западнорусская Атлантида. Белоруссия на картах Русской цивилизации

В первую очередь, это было обусловлено религиозной разницей — принадлежность к конкурирующим версиям христианства обусловливала и этнический антагонизм между русскими и поляками. Поэтому ситуация, когда в привилегированном положении оказались католические элиты, а православие стало подвергаться ползучей и все нарастающей дискриминации, привела к потере Литвой значительной части ее русских владений — Верховских княжеств и Смоленска, которые перешли под власть Москвы. В результате за Литвой остались только те русские земли, которые либо непосредственно примыкали к литовскому ядру (Белоруссия), либо были удалены от Москвы и находились вне зоны ее досягаемости (Волынь, Киев).

Эти земли в итоге стали основной ареной драмы польского этнокультурного наступления и русского сопротивления ему. Как это обычно и происходило в аграрных империях, в ходе польско-литовского имперского строительства, кульминацией которого стало образование Речи Посполитой, наиболее подверженной ассимиляторскому воздействию оказалась западнорусская аристократия, которая довольно быстро переключилась на престижную культуру формирующейся империи, сменила веру и тем самым успешно влилась в ряды польско-литовского правящего класса.

«Польскость» и «русскость» превращались не только в этнические маркеры, но и маркеры социального престижа, где польская этничность маркировала принадлежность к «высокой» имперской культуре, а русская — принадлежность к нижним или, в лучшем случае, средним слоям.

Поскольку Речь Посполитая была сугубо аристократическим государством, где аристократия противопоставляла себя не только крестьянам, но и горожанам, города здесь выступали в качестве во многом оппозиционного начала. Эта оппозиционность городов позволила русской идентичности удержаться в них гораздо дольше, чем в аристократической среде. Несмотря на угасание западнорусской аристократии, церковь и города еще долгое время оставались резервуарами русской этнической идентичности и сопротивлялись натиску полонизации.

Конечно, общая негативная для русской этничности динамика наблюдалась и здесь. Западнорусские города были достаточно слабы, чтобы оказывать долговременное и устойчивое сопротивление ассимиляционной политике Речи Посполитой. Православная церковь была также слаба и зависима от католической аристократии, что, в конечном счете, подтолкнуло часть западнорусского духовенства заключить унию с Римом, что спровоцировало мощный раскол и дополнительно ослабило русский этнос перед лицом наступающей полонизации.

Процессы польской ассимиляции затрагивали и те социальные группы, которые оказывали ей сопротивление. Наиболее наглядно это проявлялось в языковой сфере и выразилось в появлении такого феномена как западнорусский, или, как его называют в современной Белоруссии, старобелорусский письменный язык. Собственно говоря, появление этого языка обычно и служит доказательством того, что на восточнославянских землях под властью Литвы и Польши из русской народности стал выделяться новый, отдельный этнос.

Древнерусский язык как язык городской и аристократической культуры Древней Руси вырабатывался в результате синтеза церковнославянского языка и местных восточнославянских диалектов. Именно из церковнославянского (а через его посредство — из других языков, прежде всего, греческого) в русский язык приходила вся «высокая» лексика, характерная для развитой культуры аграрной цивилизации. В этом же ключе развивалась и языковая традиция Московской Руси, письменный язык которой оставался изолированным от западноевропейских влияний вплоть до «культурной революции» Петра I, когда поток иностранных заимствований стал ложиться на это устоявшееся «славяно-русское» ядро.

В Западной Руси эта языковая герметичность была нарушена намного раньше из-за тесного контакта с Польшей. Близкое родство русского и польского языков и привилегированный статус последнего закономерно вели к тому, что западнорусский лексикон стремительно насыщался полонизмами, а посредством польского — латинизмами, германизмами и другими западными заимствованиями.

Так называемый письменный западнорусский язык представлял собой макароничную речь, причудливо смешивавшую польские заимствования, местные диалектизмы и церковнославянизмы, причем, как убедительно показал Евфимий Карский, этот язык дрейфовал в сторону все большей полонизации, так что под конец своего существования, по сути, представлял собой польскую речь, переданную кириллицей.