Западнорусская Атлантида. Белоруссия на картах Русской цивилизации

Обращение к белорусскому народному языку и обычаям сопровождается постепенным, хотя и довольно болезненным, отказом от названий «Литва» и «литвины», которые закрепляются за этнической Литвой. Вместе с тем, апелляция к «литвинскому» наследию остается структурообразующим элементом данной версии белорусской национальной идеологии. Политоним «литвины» «приватизируется» как древний этноним белорусов, государственный язык ВКЛ, который современники называли русским, объявляется «старобелорусским» (соответственно, «новый» белорусский язык становится его прямым наследником), а единственным кандидатом на роль столицы будущей белорусской державы видится город Вильно.

Именно с этого времени берут начало споры между этническими литовцами и белорусскими «литвинами» о том, кому же «принадлежит» средневековая Литва.

При этом спорящие стороны совершенно не задумывались над тем фактом, что средневековая Литва основывалась на примате политической («литвинской») идентичности над этнической (литовской или западнорусской/белорусской). Отказ от политической идентичности в пользу этнической означал конец «политической Литвы», раздел ее пространства между проживающими здесь этническими группами.

Таким образом, и белорусский «литвинизм», и литовская этничность, претендуя на единоличное наследование традициям ВКЛ, являлись, по сути, продуктами распада геокультурного ядра этого государства.

«Шляхетская» интерпретация белорусской идеи претендовала на роль демократического национального проекта. Национальный миф, а также кодификация белорусского разговорного языка должны были привлечь на его сторону широкие слои населения. Вместе с тем, разработанная в среде сильно полонизированной шляхты, данная версия белорусского проекта несла в себе отпечаток специфического сознания этого сословия: мощный заряд русофобии, неприятие православия и т. п.

Белорусский проект в таком виде мог бы прижиться лишь на территории «политической Литвы», но в Восточной Беларуси он мог снискать очень ограниченное число последователей, прежде всего, среди местной шляхты.

Своеобразным «прощальным поклоном» ВКЛ можно считать кратковременное появление на политической карте Литовско-Белорусской ССР (ЛитБел). Это образование, фактически полностью вобравшее в себя земли «политической Литвы», стало как бы напоминанием о несбывшейся возможности формирования на базе этнических литовцев и западных белорусов современной гражданской нации (не важно, в советско-социалистической или восточноевропейской аранжировке), основанной на примате политической идентичности над этнической. Однако подобный сценарий мог реализоваться уже лишь в узких границах «политической Литвы», без участия Восточной Беларуси, которая в первые годы Советской власти имела все шансы окончательно слиться с Россией.

Активное противодействие советов Витебской, Могилевской и Смоленской губерний не позволило большевикам передать эти области в состав БССР, территория которой первоначально ограничилась оставшейся за Советами восточной окраиной ЛитБел. В последующие годы, с усилением партийной власти и сворачиванием советской демократии, Витебщина и Могилевщина, а также города Гомель и Речица с прилегающими территориями были в директивном порядке переданы в состав Белорусской республики.

Появление белорусского советского государства со столицей в Минске создавало качественно новую геополитическую структуру, ориентированную на принципиально новый, исторически не виданный центр. Минск, расположенный на территории, «переходной» от Восточной Беларуси к «политической Литве», никогда не был центром притяжения для этого пространства, в течение всей своей истории оставаясь городом второго плана. Превращение Минска в столицу, а также переориентация на него территорий сначала Восточной, а потом и Западной Беларуси, создавали качественно новую геокультурную ситуацию.

Новая Беларусь оформилась как компактное, централизованное территориальное образование, где безоговорочно доминировал единственный центр — Минск, — задающий образцовые культурные матрицы для всей территории.

Поскольку Минск был принципиально новым центром, не имевшим ранее политической традиции, Беларусь превращалась в полигон по формированию новой белорусской идентичности, не сводимой к традициям национально-политического самоопределения — от западнорусизма до «литвинизма» и «шляхетского» белоруссизма — бытовавшим здесь ранее.