Запах

Если старушка и видела его, то нисколько не удивлялась, что вместе с ней в джакузи сидит незнакомый мужчина в черной паре и ботинках. Температура воды, далекая от тропической, ее тоже не беспокоила. Подняв руку, она пригладила волосы и заодно рассталась еще с парой ногтей.

Н. перелез через бортик и пошлепал к выходу, оставляя мокрые следы. В спа-салоне находилось десятка полтора человек, но шума от них было не больше, чем от стайки сонных мышек. В его сторону никто не глядел.

На променаде он прошел в ближайший бар и сел на стул. Конечно, теперь можно было сидеть где и как угодно, но на стуле как-то привычнее. Ему впервые пришла мысль проверить время. Отыскав взглядом настенные часы, он долго следил за стрелками, но те лишь подергивались на месте, как лапки умирающего насекомого. Красные цифры на табло в соседнем кафе выплясывали тот же бесконечный танец: 18.13.23, 24, 23, 24. 23, 24. Примерно в этот момент он с «маргаритой» в руке устраивался на верхней палубе. А может, и нет – может, все началось намного раньше.

Из любопытства Н. поковырял ложечкой десерт, оставленный кем-то на столике, однако вкус клубники и взбитых сливок донесся откуда-то издалека, словно совсем другой человек испытал его и попытался описать транслитом в блоге, который никто не читает. С вином вышло в точности так же. Водка щекотнула горло, но эффекта не дала. Н. охлопал пиджак, надеясь обнаружить там несуществующий второй экземпляр «Лошадки». Вообще-то ни пить, ни есть не тянуло – хотелось всего лишь ощущений, любых. В голове его царил такой кавардак, что от магической формулы Декарта толку не было.

В карманах нашлись всего две вещи: кредитка, которой он расплатился за виски, и сложенный в несколько раз лист бумаги. Н. развернул его, и три жирные буквы обожгли глаза слепящим черным светом. Значит, и там, в лифте?… Беспорядок в голове улегся, бушующие волны застыли и покрылись арктической коркой. Как же все было просто.

Потом он долго пробирался вперед, спускаясь с палубы на променад, с него взбираясь обратно на палубу, и еще раз, и еще, и еще. То, что окружало его, почти уже не притворялось «Кантатой» – во всяком случае, ее подлинником. Чем дальше, тем заметней стены и полы разъедала ржавчина, пластик шел трещинами, стекло мутнело, свет тускнел. На сотом или тысячном круге лифты отказали, но в распоряжении Н. остались лестницы.

Фигуры, шаркающие по променаду, облепившие столики в кафе, заблудившиеся среди магазинных полок, все меньше напоминали людей. Ему даже было интересно, какими он увидит их в следующий раз. Черты их оплывали и теряли четкость, словно смазанные ластиком. Граница между серой плотью и такой же бесцветной одеждой постепенно размывалась, пока рубашки, блузки и брюки окончательно не слились с телами, напоминая о себе лишь неровностями на месте карманов, пряжек и пуговиц. Обитатели спа-салона размягчались понемногу в пепельного тона кисель, сливаясь с содержимым своих джакузи.

И только ногтей прибывало. Казалось, пестрая масса путешествует вместе с Н. – сначала они покрыли полы редкой сыпью, потом потекли робкими струйками, ручейками, реками, как будто затрещала и рухнула какая-то неведомая плотина, выпустив на волю бледный хаос. Когда последние пассажиры «Кантаты» обратились в смутные тени и окончательно растворились в сумраке, Н. брел уже по колено в ногтях. Потихоньку начали роговеть сами стены вокруг него, ржавые пластины искривлялись в дуги и мертвенно желтели. Там, где еще проглядывали ступени и паркет, ногти укладывались неровной рунической вязью.

Единственным эхом человеческого мира оставались три буквы, снова и снова возникавшие на его пути, подгонявшие, торопившие. Они проступали сквозь бессмысленную мешанину под ногами, разбегались трещинами по потолку, пульсировали в воспаленных глазах. В их черных провалах исчезло все, что не дождется уже его на том берегу, – женщина с грустными глазами, новая жизнь в ее чреве, дома и улицы.

Когда хотелось отдохнуть, Н. останавливался на верхней палубе. Усталости он не чувствовал, но у тихо тлевшего разума были свои ритуалы и привычки.