Запах грядущей войны

Однако вскоре и их напрочь заглушила канонада. Ее удары все возрастали и возрастали. На миг мне начало казаться, что вражеская артиллерия разобьет бастион, разметает его в разные стороны вместе с защитниками. Короткая передышка, и на Севастополь попрет вражеская пехота с танками, чтобы пройти по перепаханному «полю», из которого торчат изуродованные тела и конечности, обломки ружей, пулеметов, камней, бревен… Стоять! Откуда у союзников танки? Выдумываете вы все, гражданин Крынников, фантазия у вас разыгралась. Лучше уж следите за господином Лермонтовым… Поздно… Вы снова астральный придаток к душе истинного хозяина этого тела, и прямо сейчас бунтарь Лермонтов одним рывком выскочил из блиндажа. Очень вовремя. Очередной взрыв смял строение, превратил его в бесформенную груду. Что теперь? Ничего. Дотянувшись до маузера (мне его Фадеев сберег еще с Альмы), неэкономно высадил поэт оставшиеся патроны в ночь, а после рванул к пулеметчикам. И вместе с ним вся окружающая обстановка ускорилась до темпа реактивного истребителя, традиционно превратившись в одну большую малопонятную хрень из всевозможных наслаивающихся друг на друга эпизодов. Если их собрать, то почти наверняка получится безумный немой мультик для «Спокойной ночи, малыши» под названием «Сказ про то, как кто-то вместо Крынникова подвиги совершал». Часть вторая. Но последняя ли? Про то не знаю, а смотреть приходится.

И вот уже отважный потомок гордых шотландцев, этот Уильям Уоллес новоявленный, хватается за ручку картечницы и начинает раскручивать бешеную карусель смерти. Раскручивание продолжается недолго. Где-то справа вдалеке ярким фейерверком вспыхивает букет взрывов. Неужто пластуны сдюжили? Похоже на то. Вот только врагов эта пакость не впечатлила совсем, а потому Достоевский с Толстым и мои пулеметчики едва успевают сдерживать натиск вражеской пехоты. Откуда она тут взялась и сразу столько? Вопрос открытый, как и его решение…

Взрыв! Лермонтов умудряется отскочить назад, в то время как картечница разлетается на части. Длинное дерганое движение, похожее на скачку по покрытой туманом дороге, и я оказываюсь перед каким-то шатром. В темноте четко обозначается вход в виде полоски света. Пальцы Лермонтова сжимают шашку. Рывок вперед. Лермонтов, словно змея, буквально просочился внутрь, едва задев парусиновые створки, и тут же налетел на врага. Англичанин. Не красномундирник, а одетый в хаки «ублюдок». Выстрелить из своего «Вербли» он не успел (сбитый коротким ударом клинка, револьвер отлетел в сторону), но вот подставить под следующий удар толстую трость с острием на конце очень даже смог. Плавный прыжок назад, и два матерых фехтовальщика на пару секунд застыли друг против друга, оценивая силы противника. Выпад тростью. Отбив ложный выпад, удар замысловатой дугой сверху вниз, кончик шашки полоснул по бедру, а затем снова дуга и тычок в открытое горло. Странно. Из всего фехтовального арсенала Лермонтова этот прием я вижу впервые. Нужно бы запомнить поскорее, а то снова взрыв (и даже не один) сотрясает все вокруг и на меня (опять именно на МЕНЯ) наваливается что-то тяжелое, темное, большое. Дышать тяжело, а если быть более точным, то нечем. Ох, что-то такое со мной уже случалось раньше… Верно. Случалось. Когда Карпаты мы штурмовали в пятнадцатом, землей от взорвавшегося «чемодана» точно так же засыпало. И, как и тогда, теперь нашлись добрые люди, чьи руки меня вверх из подземного плена вытянули.

«Здравствуйте, Михаил Иванович! – говорят мне спасители. – Вы прошли кастинг на главную роль в фильме «Ночь живых мертвецов: Крымская кампания». Теперь нужно подписать контракт, и вперед на съемки, а то у нас аренда почасовая, три эпизода здесь по плану снимаем. Массовке и персоналу опять же плати…»

Фантазия, конечно. Какая тут ночь, когда утро уже.

Я лежу на носилках. Надо мной брезентовый купол шатра. С огромным трудом, но начинаю приподниматься. Холода не чувствую. Словно не декабрь сейчас, а май.

Нет, все же декабрь. Внутренним чутьем ощущаю зиму, а в ноздри бьет уже хорошо знакомый запах карболки и йодоморфа. Значит, опять госпиталь.

– Лежите! Вам нельзя пока вставать! – укоризненно произнес человек в белом халате, надетом поверх гимнастерки. Я не спорил. Не до споров мне сейчас, когда рядом двое матросов осторожно ведут под руки своего товарища с окровавленной ногой. Одеты тоже примечательно: на плечах плащ-палатки, под ними фланевые темно-синие рубахи и тельняшки; парусиновые серые брюки заправлены в кирзу; на головах бескозырки, поверх которых натянуты самодельные зеленые чехлы, сшитые из маскхалатов. Под плащами можно разглядеть стволы ППШ. И еще плюс к этому неизменная дружеская поддержка в трудную минуту:

– Ничего, Паша, ничего. Главное – кость цела, а остальное заживет. На тебе ж, как на собаке, все зарастает, вот и сейчас выздоровеешь.

– Это точно. Нельзя сейчас долго болеть. Вот тут закончим и прямиком на Берлин. У меня к Гитлеру и всей его фашистской мрази долгов знаешь сколько скопилось? Надо бы вернуть.

– Да тише вы. Курить охота.

– Возьми мой.