Запах грядущей войны

– Знаю я твою махорку. Горлодер проклятый. Не табак, а сущий уксус… Нет уж, спасибочки за такое предложенице, а только уксусу мне не надо…

– Где он?! – раздается поблизости.

– Тут, товарищ генерал.

Надо мной могучей громадой склонился еще один военный в наспех накинутом на шинель халате.

– Жив? – тихо произнес он. – Это хорошо. Только не вздумай отключаться, а тем более умирать. Зря я, что ли, столько времени со всем отделом тебя искал и нашел. От вездесущего Валерки Морковина ведь еще никто не мог скрыться. Я найду. Я – ученый…

Глава 18

«Товарищи бойцы и офицеры 4-го Украинского фронта! Под вашими ударами в течение трех дней рухнула «неприступная» немецкая оборона на всю глубину перекопских, ишуньских, сивашских и акманайских позиций. На шестой день вами занята столица Крыма – Симферополь – и одни из основных портов – Феодосия и Евпатория… Сегодня части армий вышли к последнему рубежу севастопольской обороны противника на реке Черная и хребту Сапун-гора, что в 5–7 км от Севастополя. Необходим последний организованный решительный штурм, чтобы утопить противника в море и захватить его технику, к этому вас и призываю. Вперед на решительный штурм!»

В мае 1944 года во время Крымской наступательной операции эти строки стали не просто началом освобождения Севастополя и всего Крыма из фашистских когтей[126], но и началом еще одного сражения, случившегося хоть и в ином времени и реальности, но на все той же русской земле. И сражение это стало неожиданным отнюдь не для всех солдат и офицеров Приморской армии. С августа 1941 года воевали в ее рядах знакомые мне люди из двадцать первого века. Какими путями там очутились Докучаев, Садовский, Морковин и прочие «форточники», мне так и не удалось выяснить, но факт остается фактом: попали, освоились, начали воевать.

Удалось ли им что-нибудь изменить в истории тамошней Великой Отечественной или нет? Тоже не известно. Точно могу сказать одно: Петров их наконец-то нашел и после беседы с разъяснениями и обещаниями «верну домой» перебросил сюда. Очень вовремя перебросил. Союзники в ночь пластунской диверсии начали очередной и общий штурм Севастополя. Несколько спутали им карты пластуны; добрались-таки казачки до пушек, начали взрывать, но полегли почти все в неравной битве с подоспевшей охраной. Выжили единицы. Как они умудрились добраться до «четвертого» сквозь огненный ад, удивляться не приходилось. А дальше упрямый, хозяйничавший тогда в «автобусной кабине» Лермонтов возложив дальнейшую оборону бастиона на отрядных пулеметчиков, стрелков и артиллеристов, сам вместе с новой диверсионной группой (когда только набрать успел?) полез к черту в пасть. И началась тогда для Лермонтова невообразимая везуха. До пушек больше добраться не получилось (там переполох, стреляют), зато наткнуться на вражеский штаб запросто. Может, совершенно не дороживший своей жизнью Михаил Юрьевич решил Раглана пленить? А может, и всю верхушку захомутать? Кто его, бешеного, разберет, но только помощь из 1944-го, подключив свою авиацию в виде Ил-4, очень некстати киданула бомбу на штаб. Ну, не знали они, что там кроме вражеских начальников всех мастей еще и генерал Лермонтов с пластунами объявился.

Ладно, проехали. С кем не бывает. Зато теперь, оказавшись в буквальном смысле между двух огней, остатки союзничков (тем, кому чудом удалось вырваться) бегут от Севастополя прочь. Город спасен, осада снята, а я прямо сейчас сижу на перевязке в Собрании, где уже побывали лишившийся ноги Фадеев и раненный в щеку Кошка, и наблюдаю картины госпитального быта. Пушки и ружья стихли позавчера, но смерть и боль все еще собирают свой урожай. Вот изможденная женщина, засучив рукава и опоясавшись окровавленным фартуком, бережно перевязывает молодому офицеру раненую руку. Чуть поодаль Даша, давным-давно превратившаяся в Дарью Семеновну, ругаясь с полупьяным фельдшером, вырвала у него из рук бинты и пук корпии. Спор идет из-за умирающего, у которого ядром выбило все внутренности.

– Вас бы всех перевешать, идолов поганых! – негодует Даша. – Человеку бонбой все нутро вывернуло, а ты его тычешь в бок, как куклу, прости, Господи! Я те, пьяного черта! Погоди, дохтуру скажу!

– Это вы неправильно, Дарья Семеновна, – бубнит фельдшер заплетающимся языком. – Я даже очинно вас уважаю. А что из того, что я пьян? Я свое дело довольно понимаю.

– Понимаешь! Никакой жалости у вас нет, у идолов! Режет человеку ногу, все равно как курицу зарезал! Да и дохтуры-то ваши… При мне дохтур моему знакомому Ване Черепову всю как есть ногу откромсал, тот кричит благим матом, а дохтур его же давай бранить… «Запорю, – говорит, – если еще пикнешь».

– Так и следует, Дарья Семеновна, так и следует, потому ежели кто кричит, то бывает от этого прилив кровообращения…