Запах грядущей войны

Припоминаю и я эту историю. Гришка однажды рассказал. Дело было в 1814 году. Наша армия вошла в Париж, Наполеон разбит, но все еще опасен. Об этом знает и тогда еще совсем юный Николай, уговоривший матушку отпустить его к старшему брату в заграничные походы. И вот, будучи в Париже, зашел будущий император Всероссийский в Дом инвалидов. Там ему попался французский сержант с лицом в рубцах и на двух костылях. Естественно, начался разговор о минувшей кампании, о провале наполеоновской авантюры, о катастрофе Великой армии.

«– В каком деле вы ранены? – спросил Николай сержанта.

– При Березине, – ответил тот и тут же добавил: – Казаки меня порубали, да мы упали вместе. Они не поднялись, а я тут с обмороженными ногами. Что нам нужно в вашей России? Дьявольская страна. В нее легко входить, а если выйдешь, то в Инвалидный дом…»

– Ну, в Инвалидный дом нынешние французские вояки вряд ли попадут, – предположил уже я. – Расстояние от Крыма до Парижа даже по морю неблизкое, а добираться вплавь и того дальше…

Тут я не иронизирую и знаю, о чем говорю. Петров рассказал, как четыре черноморских «Щуки» все из того же 1944 года устроили вражескому флоту грандиозное избиение с потоплением. Так что в Евпатории у интервентов сейчас трагедия…

– Господа, господа! Не желаете ли сделать дагеротипный снимок на память?

Вот те новости. Никогда бы не подумал, что тихоня Гончаров за время нашего пребывания в Севастополе еще и фотографом заделался. И все же вместе с великими князьями, Пироговым, Петровым, Кошкой, Дашей, сестрами милосердия вижу я, как наш писатель возится с агрегатом, напоминающим старинный громоздкий деревянный «гармошечный» фотоаппарат на треноге. Ну, сейчас Гончаров прекратит возиться и скажет: «Внимание! Отсюда вылетит птичка!» Вот только ничего такого не случилось. Взявшись за какую-то скобу, Гончаров на несколько секунд посмотрел на всех нас, и я узрел, как с ним произошла разительная метаморфоза. Обычно буднично-равнодушный взгляд сделался злым, как у Дюдюки Барбидокской. «Все равно я испорчу им праздник!» Именно так, а не иначе.

Взгляд на какое-то мгновение встретился с моим, и меня словно током ударило. Штерн! И ошибки быть не может. Слишком хорошо я запомнил эти огоньки и ухмылку всесильного безумца. А теперь…

Если разум и начал лихорадочно задавать какие-то вопросы, то ярь на такую роскошь поскупилась. Словно катапульта (с допопорой на костыль), она немедленно отправила тело вперед в длинном прыжке. И напутствия вдогонку добавила, больше похожие на пинки. «Допрыгни! Успей! Не дай сотворить Штерну очередную пакость! Спаси людей! И простых, и важных! ВСЕХ!»

Когда огонь, куски чего-то острого и боль вонзились в тело, а кромешный мрак обрушился на сознание, эти «пинки» остались невообразимо далеко позади.

Успел ли я? Не уверен, но в одном убежден точно: я ничего не делал и не делаю зря.

Глава 19

– Где я?

– Ах ты, господи, царица небесная! Очнулся наш кормилец!

– Пелагея… Ты, что ли?

– Я батюшка, я родненький! Ты лежи, лежи, я сейчас доктора позову! Он как раз пришел!..

Горничная Лермонтова шустрая Пелагея Пехова, шутливо прозванная им просто Пе-Пе, как и вся прислуга в его питерской квартире, была рассчитана еще до плавания «Паллады», но теперь каким-то образом очутилась тут…

Погодите. Где это тут? И почему это я лежу? Непорядок.

Силюсь подняться, но не получается. Вместо этого затылок заныл от тупой боли. Судя по прочим ощущениям, я опять частично парализован, как в Августовском госпитале. Правда, слышать, видеть, говорить и двигать головой уже могу. Потому осматриваюсь, насколько возможно.

Спальня Лермонтова. Такая же, как и всегда, если не считать висящего на стене над дверью портрета Томы. Откуда он тут оказался? Стоит спросить у Пирогова. Николай Иванович уже появился в дверях и весь сияет.

– Михаил Юрьевич! – Доктор подскочил к кровати и начал щупать мне пульс. – Это просто чудо, что вы теперь снова с нами! Ведь надежды никакой не было. Один из осколков бомбы вонзился вам в мозг, но вы не погибли, хоть и пробыли между жизнью и смертью достаточно долго. Что-нибудь помните?

– Подождите, Николай Иванович… – промямлил я. – Прошу, подождите. Лучше расскажите, что случилось с Александром? Жив ли?

– Жив. Лишь шрам на левой руке. Я вам сейчас такое поведаю…

Что ж, готов слушать внимательно. Иного я пока не в состоянии сделать.

* * *

«Альтернативная история есть продукт скорых, поверхностных исканий, наспех созданный охваченными жаждой реваншизма теоретиками-фантазерами, – рассуждал на лекции наш университетский преподаватель истории Виталий Александрович Барсуков. – Любая попытка ответить на вопрос: «А что было бы, если бы?» – неминуемо обречена на провал, ибо история не терпит сослагательного наклонения».

Ох, Виталий Александрович, Виталий Александрович. Терпит. Еще как терпит.

Особенно когда активно в нее вмешиваются.