Запах искусственной свежести (сборник)

Подрыву на мине, как правило, сопутствовал еще и обстрел – засада. Мои храбрые солдаты, не дождавшись командирских расчетов, стали поражать врага без всяких расчетов и замечательно в этом преуспели. Но я уже не слышал выстрелов – ни своих, ни вражеских – и даже не заметил, когда закончился этот бой, с головой погрузившись в увлекательные исчисления; я сидел на краю пересохшего арыка недалеко от города Кандагара, качал головой и бормотал под нос цифры и формулы, иногда записывал их в блокнот и пытался разрешить небывалую математическую задачу по объединению гидравлики и баллистики. И как мне теперь кажется, был очень близок к успеху. Когда бой кончился, солдаты упаковали меня в другой бронетранспортер, где я смог продолжить свои исчисления, а затем уже спокойно заняться ими в полной тишине и безопасности, в госпитале.

Можно сказать, что мне очень даже повезло – несмотря ни на что! Кузов грузовика был доверху набит минометными минами, но они не сдетонировали. В противном случае от меня не нашли бы даже что послать моей матушке («ни петлички, ни лычки с гимнастерки моей»). У нас тогда была в ходу партия мин еще 43-го года производства, они и при стрельбе-то взрывались далеко не всегда, обычно это очень раздражало, а тут вот спасло жизнь. Здесь изысканность итальянских технологий удачно наложилась на дубовость русских минометных мин, и в результате получилась как раз такая ситуация, которую принято называть «второе рождение». В том бою я потерял и слух, и отчасти память, что, впрочем, скоро восстановилось, но зато в меня навсегда был врублен жгучий интерес к Италии и я чуть было не совершил крупное математическое открытие.

Но что действительно удивляло в этих минах, так это то, с каким изяществом и фантазией были выполнены их корпуса. Они делались из высококачественной пластмассы оранжевого цвета, с прихотливым ребристым узором по всей поверхности, причем этот узор даже редко повторялся в двух минах – в чем мне всегда смутно грезилась какая-то насмешливо-издевательская реализация крылатой нелепости Достоевского «красота спасет мир»… Само собой наплывало продолжение фразы: «…при помощи динамита».

Это будоражило и восхищало – ведь этот оранжевый узорчатый декор был абсолютной, совершенной бессмысленностью. Великих итальянских художников минного дела уж действительно нельзя было заподозрить ни в какой утилитарной идее использования этой красоты, в том числе и в идее спасения чего-то с ее помощью, ведь мину сначала зарывали в землю, а потом она просто взрывалась и разлеталась во все стороны вместе с обломками бронетранспортеров и кусками тел храбрых советских воинов. Единственным, кто ее видел, был душманский минер, когда, вытащив из ящика, зарывал в землю, тогда выходит, это совершенство было обращено лишь к его чувству прекрасного. Или же это было некоей таинственной эстетической коммуникацией саперов всех армий: разминировал – полюбуйся, проглядел – узришь уже небесную гармонию. Во всяком случае, эта мина представляла собой воплощение известного принципа «искусство для искусства» в самом концентрированном виде.

Но советские воины, не лишенные эстетического чувства, все же нашли этим минам (тем из них, которые сапер Вася Соколов углядел и разминировал) мирное применение. Солдат как никто другой отзывчив к прекрасному. Идея гармонии почивает в самих основаниях военной организации, и все время, не посвященное боевой работе, воин отдает великому труду по «окультуриванию» пространства (это такой военный термин), ну точно как итальянцы: он окультуривает сугробы, прибивая их лопатой, чистит дорожки и туалеты в части, красит газоны и кроны деревьев в зеленый цвет, выравнивает подушки на койках и взбивает их «кирпичиком», а правильный воин и бляху к дембелю начинает полировать сразу же после призыва на службу и не перестает этого делать никогда. Именно поэтому столь тонкая работа итальянских дизайнеров не могла пропасть впустую, без отклика в солдатском сердце.

Вынув из итальянских мин все взрывоопасное, мы делали из них отличные абажуры для своих походных коптилок и тусклых лампочек, работающих от батальонного генератора. И тогда скучный мир пустыни и интерьер брезентовых палаток заливался густым оранжевым светом и уже не мозолил глаза картинами унылого бивуачного быта колониальных солдат и офицеров, а понемногу превращался в экспозиции для сказок Шахерезады. Под воздействием этого необычайного света мы пытались курить вонючий пайковый табак через самодельные трубки, пили чай из верблюжьей колючки стеклянными стаканами, а не из алюминиевых кружек, а некоторые, особенно впечатлительные, надевали на измозоленные горными ботинками ноги даже мягкие тапочки с загнутыми кверху носами… До атласных халатов и фесок, правда, дело не дошло, но обзаведение таким абажуром из корпуса итальянской мины ясно указывало на матерость воина, на его полную адаптацию к условиям пустыни.