Запах искусственной свежести (сборник)

Но баня была для него всего важнее. Не имея постоянного жилья в Москве, без конца меняя комнаты, он всегда селился вокруг бань. Как древние цивилизации, роящиеся и выживающие вдоль великих рек, так и здесь сильный и простодушный сын русской провинции Митя Перевозчиков, прошедший Афган, знавший тяжкую работу и беспросветное насилье над мозгами в одном из самых сложных технических вузов, так и не нашедший себе близких людей в этом городе, – селился возле бань, в них подозревая успокоенье душевное. И я его отчасти разделял. Даниловские и Краснопресненские, Донские и Измайловские, Сандуновские, Строченовские, Селезневские, Усачевские и Центральные – с тех пор как он закончил свой институт и стал влачить жалкое существование в виде электронного инженера по космическим перелетам на одном из московских «ящиков», мы встречались с ним только в банях. Он обстоятельно взвешивал все достоинства и недостатки этих заведений: в одной была дурная парилка, в другой слишком дорогие билеты, или неприятная компания, или маленький бассейн, или еще что-нибудь. Мы теряли друг друга из виду иногда на длительный срок, меняя квартиры и тактику борьбы за существование: я женился и продолжал свою нескончаемую учебу в университете и аспирантуре, когда протирание штанов в библиотеках чередовалось с авантюрами по добыванию денег для семьи; Митя переходил из одного полуразваленного научного учреждения в другое, работая за гроши, уезжал на родину за Урал, где у него еще оставались какие-то распоследние дальние родственники, или просто исчезал в неизвестном направлении с малоразличимой целью. Затем мы оба возвращались в Москву, узнавали телефоны через третьих лиц и неизменно уговаривались о встречах в банный день. Он звонил спустя несколько месяцев и говорил: «Ты знаешь, я сейчас живу недалеко от Машковских бань, так что давай в воскресенье возле памятника Лермонтову в 10 часов, если нет возражений».

Ну что ты, Митя, откуда у меня возражения! Им просто негде здесь угнездиться… И следующие полгода, вплоть до весеннего обострения болезни перемещений и авантюризма, мы встречались по воскресеньям, вооруженные вениками, у памятника Лермонтову. Иногда я не мог идти в баню, и он шел туда один, ибо не пропускал банных дней из-за лености или легкомыслия. Скорее всего, он посещал баню не один раз в неделю, а если бы хватало денег, ходил бы туда и каждый день.

Это было время стремительного обнищания, и, собираясь в баню, пересчитав гроши, я прикидывал: хватит ли на веник. В особенно тяжких случаях на баню мы еще наскребали, а на веник получалось не всегда. Правда, иногда мне удавалось нарезать десяток-другой с лета, но чаще все-таки летом было не до веников. На этот случай Митя держал дома целую коллекцию уже бывших в употреблении веников и предлагал их мне на выбор. Если не оказывалось и этого утиля, мы шли в баню без веника и просто подбирали чей-то использованный или просили у кого-нибудь из симпатичных посетителей: «Земляк, тебе уже не нужен веник, дай попариться». И земляки не жалели веников и чаще всего дарили их насовсем, а мы парились этими общественно полезными вениками еще многократно, вспоминая благородных дарителей с благодарностью. Bедь жизнь для чего-то приучала нас не быть брезгливыми и иметь поменьше претензий к ней самой.

Однажды, в такой период ожидания всеобщего голода, возвращаясь из бани, мы зашли в рыбный магазин и после двух-трех часов стояния в очереди купили себе килограммов по двадцать пять рыбной мелкоты неизвестного наименования, смороженной в огромные брикеты примерно метровой длины. Эта чудовищная безголовая рыбная требуха была ужасно дешева, и мы решили подойти к заготовке продовольствия на зиму стратегически. Митя сбегал домой за двумя рюкзаками, и нам досталось по три огромных брикета мороженых костей и хвостов. Я был необыкновенно доволен такой удачей и собственной продовольственной инициативой и, предвкушая высокую оценку моих хозяйственных заслуг женою, радостно вез рюкзак с рыбой в пригородной электричке домой. Пассажиры, проезжавшие вместе со мною в том же направлении, пошевеливали носами, изображая презрение, ибо от подтаявших брикетов вдруг запахло, как на рыболовецком траулере после месячной стоянки в порту. Семейство мое отчаялось есть эту рыбеху уже через месяц. А я из сопротивления судьбе методично истреблял эти дары хладокомбината до самой весны, откалывая от лежащих на балконе брикетов небольшие кусочки топором, а затем приготовляя из них адскую костистую кашу. Мите же однообразная жратва и вовсе никогда не надоедала, и он питался этой, уже со стойким запашком, рыбой до полного ее уничтожения. Он был просто удивительно неприхотлив – какой-то универсальный механизм для житья, нуждающийся лишь в периодической заправке тухлой рыбой и санскритом для равномерного почухивания.