Запах напалма по утрам (сборник)

– Врете вы все. Нет там никакого колокола, – улыбнулся я. – Верно, нет?

– Есть! На гнилой колоде висит! Медный!

Я махнул на них рукой и пошел вверх по склону. Есть же, думалось мне, есть в каждом из нас незримый колокол, звонящий по нам еженощно и ежечасно. В детстве думаешь: вот влезешь на ту сосну, поднимешь вон то бревно, перепрыгнешь через вон ту загородку и уж будешь счастлив так счастлив!

Детство не хочет знать неевклидовой бесконечности отпущенных дней, когда надо просыпаться не потому, что солнце нажгло подушку и смолисто запах заоконный сад, но потому, что надо искать дров на растопку печи, и плачут вот такие вот фантазеры, плетущие тебе бог знает что только потому, что ты не умеешь плавать.

Шофер ждал меня недовольный. Он, конечно, видел с холма, что я сидел у реки, но из должности недовольства обошелся угрюмым видом и молчанием. Так выразительнее, в конце концов. И по Станиславскому включительно.

– Прохвосты, – сказал я ему. – Ныряют себе за каким-то колоколом, изображают, будто звонят. Матери, наверно, на службе, не то уши бы надрали, так ведь…

Я ждал, что он меня остановит хмурым восклицанием, мол, правда есть колокол, затопили водохранилищем, но не дождался. Мы погрузились в «газик» и тронулись с места. Тоже мне Китеж драный, думал я… когда до слуха моего донесся резкий, металлический удар, словно от гигантской отбиваемой косы, совершенно неотвратимый и невыразимо печальный, слитый со всем видимым и невидимым, венчающий, настигающий, метящий в самую сердцевину сердца: «Боммммммм!»

Все там будем, мальчик, старик, женщина, – все, все и вся, что есть и что будет, как ни гони от себя, ни тревожь и ни ласкай – все предрешено, было до нас и будет после, вечно и неизменно, и превыше нас, и ниже, и параллельно нам, независимо ни от чего людского, какие бы войны ни стлались по земле пожарищами, какие бы думы ни бродили в скитальческих и оседлых душах и какие бы песни ни звучали на равнинах, плывущих под лунами и солнцами, звездами и облаками.

Звон просел в ушной раковине, обтек ее и унесся в поля.

– Ты слышал? – спросил я шофера.

Тот посмотрел на меня искоса, дернул плечами и ничего не ответил. Может быть, не услышал.

Да нет же, нет.

Не мог не услышать.

1946 год

Штабной «Виллис» молодцевато скатился по наклонному понтону и, миновав наскоро устроенные бани, где с куцыми вениками строились в столовую зенитчики, притормозил у бронемашины сопровождения. Регулировщица ахнула и, придерживая высоковатый подол, понеслась блокировать танковую колонну.

Жуков смотрел, как из броневика, на ходу поправляя воротник-стойку обтягивающего френча, выбирается лысый Конев с заметно потолстевшим Булганиным.

– Оперативку.

– Товарищ командующий, – набрал воздуха и вполголоса заговорил Булганин и, внезапно запнувшись, участливо, словно рассчитывая на милость, продолжал мягче и тише: – Как добрались, Георгий Константинович? С утра дожидались. Докладывали, был тайфун.

– Был и тайфун. Что на фронтах?

Они пересели в провонявший пороховой гарью короб с исчирканными пулями щитками, откинутыми для проветривания, и выехали из порта. По ходу то выныривали из переулков, то пропадали между пожарными лестницами кирпичных домов мотоциклисты кортежа.

– Справа что? – спросил Жуков, мотнувшись корпусом.

– Нью-Джерси. Пригород, – ответил Конев.

Манхэттен пылал.

Генералы ждали в зале переговоров The Bank of America, из которого едва успели вынести трупы.

Поздоровавшись, Жуков усадил всех.

– Докладывайте.

Булганин отвел указкой шторки стенной оперативной карты и стал водить по красным стрелкам, убегавшим от Западного побережья к Восточному, где неумолимо расширялись плацдармы. Пятьдесят пятой армии, шедшей на соединение с морскими пехотинцами, еще накануне угрожало окружение со стороны Великих Озер, но, согласно сводке на шесть вечера, канадские части капитулировали после ковровых бомбардировок Торонто и переформированная Шестая армия Эйзенхауера осталась под Чикаго практически одна, блокированная и без связи. Теперь семьдесят первая гвардейская дивизия медленно выдавливала ее из Иллинойса в Висконсин.

– Союзничек… А кто там у него воюет? – одобрительно вскинул подбородок маршал.

– Резервисты.

Маршал ударил себя по коленке. Зал всхохотнул.

Жуков встал. Все стихло.

Доскрипев сапогами до Булганина, командующий взял указку:

– Товарищи. До встречного прорыва Ставка решает предпринять общую перегруппировку частей. Сто пятому моторизованному корпусу я отдельно… Вам здесь нужно закрепляться поплотнее. Что Рокоссовский? – спросил он вдруг, словно бы знал меньше сидящих полукругом вояк. Это была его обычная манера.