Запах напалма по утрам (сборник)

– Чего не поделили-то? – шепнул он. – А может, группа у вас, а? Небось самому-то с пеньков перепало али как? Р-р-разберемся! – Опер расхохотался и пошел к пружинисто оседланной лошади, так и ходившей задом.

Звон

Моей России

Летом 58-го, по окончании журфака, я был прикомандирован к волжскому совхозу-миллионеру с расплывчатым заданием от столичной газеты.

Было от чего разочароваться: заголовки набухали целинной тематикой, друзья по факультету уже слали пространные заметки, шедшие почти без купюр, а мне предстояло окунуться в идиотизм областной жизни, так и стоявшей нетронутой с самой войны… Я поехал.

Дорожные передряги мои были вполне сносны, на станции встречал меня председательский «газик» с угрюмым шофером, впрочем, сделавшим вид независимый и надменный, как бывает с селянами при контактах со столичными штучками. Признаюсь, это меня расстроило, но не раздражило.

Пейзаж был однообразен – поля тянулись бесконечно, то тут, то там мелькали переправы, куда-то ехали телеги, груженные сеном, в кабину нанесло жаркой свежестью брошенных навзничь исполинских пространств, луговыми покосами, зерновой прелью. Чуть только шофер затормозил на крутом взгорке, Волга открылась нам всею широтой, и я замер пред ней восхищенный.

– Чудо, правда?

Шофер пожал плечами.

– Да ты, я вижу, привык, – стал я опускаться на сиденье. – Нет, как хочешь, а Волга – это Волга.

– Не Волга это, – пробурчал мой угрюмец. – Водохранилище.

Нечто злорадное почудилось мне в словах шофера. Глядеть в его сторону было неловко. Съехав с бугра, мы помчались дальше, протряслись по кочковатому распадку, миновали скучную плотину с рыбаками и лесополосой, достигли села, где имела место заправка. По крайней мере, шофер взял канистру и, что-то пробурчав, отправился за угол.

Я потянулся и вышел. Река была где-то рядом, слышались плеск и мальчишечьи крики. За дружно шумевшими от полуденного ветерка березами предстали мне искристая гладь неизвестной протоки и троица разгоряченных башибузуков, нырявших, похоже, на время.

Я сразу понял, что передо мной один из варварских обычаев подростковой инициации, принятых в туземных племенах так же, как и в нашем благословенном юношестве, ибо ныряльщики были серьезны, пропадали надолго и выныривали явно не удовлетворенными. Я подошел ближе и присел на корточки, сняв кепку. Увидев незнакомца, сорванцы присмирели и стали подавать друг другу тайные знаки, многие из которых говорили больше, чем выкрики.

– Ныряем? – спросил я.

Мне не ответили. Не посчитали разумным. Или достаточным.

Тогда я сделал вид, что раздеваюсь.

– Холодная небось? – спросил я снова с выражением вполне свойским.

– А вам зачем? – был ответ.

– Да говорили, ключи бьют, страсть как не люблю эти самые ключи, поясницу ломит, – пожаловался я, юмористически ухватившись за спину. Это разжалобило.

– Вы б не плавали, коли ломит, – сказал тот, что повыше. – На войне были? – Троица подошла ближе. Я вспомнил свою корейскую практику и кивнул. Ребята сгрудились вкруг меня.

– Лучше вон там занырните, а здесь… – замялся самый веснушчатый.

– А что?

– Колокол тут! – встрял другой, младший и на язык явно невоздержанный.

– Какой-такой колокол? – думал я рассмеяться, но вовремя удержался.

– Церковный! Знаете, какой здоровенный! – Тут меня стали едва не подталкивать к берегу, показывая, какой здоровенный этот колокол и какой он церковный. Что и говорить, соблазн был налицо.

– И что, вы к нему ныряете? – спросил я, чтобы хоть что-нибудь спросить.

– Угу, – шмыгнуло трое носов.

Они стояли передо мной коричневые от загара, выбившего наружу светлые кожные волоски. Кривоногие, худые, обычные такие сельские мальчишки, русоголовые, бойкие.

– Хотите, позвоним? – спросили меня.

– А глубоко он?

– Метров пятнадцать! Светится! Только вода мутная.

– Мне ни за что не донырнуть.

Я представил себе, как они переворачиваются там в солнечных бликах и, загребая «ножницами», идут вниз, где призывно светит в придонной тинистой мгле затопленная медь, словно мощь потерянной Атлантиды… Не дожидаясь моего ответа, один из них разбежался и, прыгнув на середину бочага, резво поплыл саженками.

– Здесь! – крикнул сорванец и исчез, барабаня пятками по пошедшей кругами воде. – Тут колокольня была, один монах построил, а как построил, исчез. И сказал, что тут водохранилище будет, и кто донырнет до колокола, тому счастье, – плыли вокруг меня слова.

С полей доносился тракторный стрекот, над темной гладью мелькали деловитые стрекозы, было буднично, пловца все не было. Я встревожился. Наконец он вынырнул, с большими белыми пузырями, пеной, и еще от середины протоки прокричал мне:

– Слышали?

– Нет! – прокричал я. – А ты разве звонил?

Ребята расступились. Их товарищ уже вылезал, вытряхивая воду из ушей и прыгая на одной ноге.

– Звонил, – в голосе его было разочарование. – Три раза звонил, – сердился он на потраченные усилия.

– А вы слышали? – спросил я тех, что оставались на берегу. Они заметно мялись. – Слышали?

– Конечно. Три разочка. Один слабый и два посильше, – бормотали мошенники.