Запах псины

Вдогонку я Лёве напомнил, что рядом с неткафе в полуминуте от момента заказа эсэмэски Лёва и Катя засветились вместе. Что, если Лёва с Катей в сговоре? Чтобы всё было тип-топ, эсэмэску заказала Катя. Если на Катю подозрения и падают, то где мотив? Для судьи у Кати мотив дохлый. У Лёвы мотив есть, но Лёва в неткафе не заходил. Если кого в неткафе и опознают, то Катю. Другими словами: у Кати была возможность, но не было мотива, а у Лёвы был мотив, но не было возможности. Классика.

Лёва с ехидной ухмылочкой сказал, что в случае лёвиного с Катей сговора что-либо доказать практически невозможно.

Я ответил, что докажу. Ловил хитрецов и похлеще. Буду рыть носом, и как только найду хоть малейшую зацепку, то докажу. Сядут оба. Не поможет и то, что у Кати мотива как такового не было, а Лёва в неткафе не заходил.

Лёве мои последние слова понравились, как подсудимому приговор.

Лёва встал, опёрся пальцами о стол, крикнул в сторону дома: “Оксана, проведи гостя!”. Протягивать мне руку для прощания Лёва не захотел. Я и не настаивал, ведь в прошлый раз после лёвиных рукопожатий от ладони разило детским кремом за версту до тех пор, пока не выдраил с мылом. А мне ещё браться за руль…

Когда Оксана появилась на пороге дома, Лёва с любезной улыбкой спрятал руки за спину, указал мне подбородком на выход: мол, пшёл вон!

На ответной улыбке я сэкономил, выбрался из кресла. Оксана подошла к нам, взглядом спросила, что случилось. Я пожал плечами. Пока не забыл, сказал, что назавтра собрался смотаться на рынок, к мамашиному реализатору и конкуренту. Спросил, когда Димон и Серый начинают торговать. Оксана сказала, что раньше десяти мне на рынке делать нечего. Если подъеду к половине одиннадцатого, то будет в самый раз.

Я кивнул Лёве в знак прощания, ответного кивка не заметил, улыбнулся лёвиному детскому поведению, потопал к воротам.

Оксана меня провела до калитки. Я уже подошёл к машине, когда терпение у Оксаны лопнуло.

– Ян, как вы поговорили с Лёвой? Что узнали?

– Всё, что рассказал Лёва, я знал и раньше. Так что нового Лёва не добавил.

– А почему вы поцапались? У Лёвы был такой вид…

– Лёве понравилось не всё, что я сказал.

– Ян, если Лёва вас чем-то обидел… Вы на него не злитесь, а? Ведь ему сейчас нелегко.

– За что злиться-то? Он ещё держится молодцом. Я бы на его месте меня ещё бы и послал.

– Что ж вы ему такого наговорили?

– Если захочет, расскажет сам.

Я сделал Оксане ручкой, клацнул сигнализацией. Оксана улыбнулась, клацнула калиткой, дважды провернула в замке ключ, зашаркала тапочками в глубь двора.

Джипчик покатил меня домой. В дороге я подытожил: разговор с Лёвой провалился. А чего я ожидал? Что Лёва от моих подозрений наделает в штаны, и накатает признание в убийстве?

Раскатывать рукава я не спешил. Ведь в багажнике меня ждал чемодан пухлых тетрадок в клеточку.

*

*

По пути домой я заехал к знакомому доктору. Оставил ему историю болезни мамаши и монетку за работу. Попросил поискать, что в мамашиной “книге нездоровья” сказано об аллергии на собак. А то я мог читать ту книженцию хоть год, а понял бы ровным счётом ноль. Всё же книжица хоть и тонкая, но исписана неразборчивыми каракулями, да на латыни, а если русское слово где и попадалось, то это был заумный термин, понятный только врачу, пусть и ветеринару.

Доктор сослался на дикую занятость, книжицу мамашиного нездоровья оставил себе, пообещал позвонить, как управится с клиентами и моим заданием.

Дома я засел за дневники лёвиной бабушки. Я разложил пухлые тетрадки по годам, что вензелями красовались на обложках. На один год приходилось две тетрадки, на другой – три, а то и четыре. Если учесть, что лёвина бабушка покинула нас сразу после юбилея в семьдесят лет, а вести дневники начала в пятнадцать… До ровного счёта – двух сотен – бабуля не дописала всего три тетрадки.

Чтобы не перечитывать все дневники, – так можно было просидеть вечность, – я нашёл тетрадки, где на обложке лёвина бабушка написала год, когда дочурке стукнул трёшник. Со слов Кати аллергия оставила мамашу в покое к пяти годкам, потому я отобрал ещё и те дневники, что описывали следующие после трёшника два года мамашиной жизни.

Итого вышла стопка в восемь толстых тетрадей. Поначалу я запаниковал: читать немало. Затем я вспомнил, зачем дневники брал, и паниковать перестал.

Ведь я хотел проверить, говорила ли Катя насчёт записей в дневниках правду. Если Катя не врала, то я хотел узнать, какая именно порода собак вызывала аллергию, и насколько сильную. Верить на слово Кате – значит играть в испорченный телефон. Катя могла ошибиться, а я из-за своей доверчивости увёл бы следствие в лучшем случае в сторону, в худшем завёл бы в тупик. В обоих случаях потеря времени – причём колоссальная – гарантирована. В сравнении с той потерей один вечер, отведённый на чтение восьми – пусть даже толстых – тетрадей, я счёл пустяком.