Запах цветущего кедра

Однажды вечером она обнаружила у себя в светёлке новенький строганый стол и на нём — свиток выбеленной мягкой ткани, явно пролежавшей долгое время в сундуке. А ещё были нитки в клубке, иголки и старые зингеровские ножницы, почти источенные, но очень острые. Она и без слов поняла, что это и будет её первая домашняя работа — шить рубашки и пелёнки для будущих младенцев.

Это занятие отвлекло и увлекло Женю на целый месяц, и почти всё уже улеглось в душе, смирилось неведомым образом, но пошли дожди и стали желтеть листья. Обычного календаря погорельцы не держали, но точно знали, какой день седьмицы и какое число месяца, а Женя, чтобы не сбиваться со счёта, продолжала ежедневно писать в дневнике, и записи её становились всё короче. Жизнь с экономным на слова мужем-молчуном давала себя знать.

Когда же, по её расчётам, начался сентябрь, ей неожиданно приснился Рассохин. Непонятно, с какой стати, почему; ладно, если б вспоминала о нём, думала или воображала с ним близость, когда была близка с Прокошей. Возможно, где-то глубоко в подсознании отпечаталась мысль о побеге, запланированная на сентябрь, вот и пришло во сне, будто Стас лежит голый на куче песка возле глубокой тёмной ямы, вырытой бульдозером. То ли вскрышные работы на прииске, то ли пустыня кругом. Место непонятное, но сухой песок зыбится, утекает из-под него, а Стас не чует и вот-вот свалится. Женя хотела предупредить, чтоб отполз подальше, и проснулись с ощущением неясной тревоги.

Токсикоз давно прошёл, уже и животик стал оформляться, беременность она переносила легко, шитьём занималась, много и свободно гуляла по кедровнику, снимала белок, бурундуков и шишки собирала самые крупные, упавшие с вершин. И ещё забаву себе придумала: щёлкала орехи и скармливала Прокоше. Почти насильно высыпала, вдавливала ему в рот целую горсть зёрен, и он молча ел, трогая губами её ладошку. Жене было щекотно, ему — радостно.

А тут после этого сна с Рассохиным муж озаботился, будто видение подглядел или почуял её тревожность. И сам спросил:

— Не отпускает?

Женя вмиг догадалась, о чём речь, и как-то просто прижалась:

— Держит.

И весь был сказ. Но Прокоша собрался в дорогу сам, пестерь с припасом приготовил и ей отстиранную штормовку и брюки подал. Женя переоделась в походное, вышли на улицу, там уже сват Христофор в своём лешачьем образе, с пестерем и рогатиной за плечами. Как-то подозрительно глянул, хмыкнул, но сказал не о том, что подумал:

— Прямицей двинем.

— Куда мы идём? — спохватилась Женя.

— Дак к Рассохе в гости! — вместо него весело отозвался леший.

— К Рассохину? — она в первый миг даже растерялась.

Муж смотрел выразительно, и она по глазам прочитала: Прокоша делает это ради неё, чтоб душу умиротворить, чтоб в том, очужевшем миру не осталось ничего, что может сниться, манить, напоминать прошлое. Прочитала всё это и ощутила толчок благодарности к нему.

— Сам-то ведь не уйдет, — пояснил Христофор. — Будет, как телок, всю зиму колобродить, ровно матку потерял.

— А он где-то близко?

— В урочище у Сухого залома отирается.

Женя не знала, где это, да и неважно было. Главное, она услышала: Стас не уволился, не уехал, не ушёл с Карагача, а всё лето ищет её! От этой мысли возникли смутные чувства: вроде, приятно, льстит самолюбию, но и плохо, жалко стало Рассохина.

— И мы его там найдём? — спросила она у мужа.

— Да как не найдём? — опять встрял леший. — Конечно, найдём.

— Что же я ему скажу?

— Чтоб отпустил, — посоветовал Прокоша.

Накануне целый день дождик моросил, в туго обложенном низком небе и просвета не было, а тут с утра солнце,  воздух тёплый, прозрачный, как случается в начале осени, — последний проблеск уходящего лета. Идти было легко, тем паче вместо кирзовых сапог Прокоша мягкие бродни ей  сшил из вымороченной в дёгте лосиной шкуры, они на ногах не ощущаются и не текут. Пошли на восток — в ту сторону, куда Женя пыталась бежать ещё в первый раз, без дорог и тропинок. Огнепальные возле скита старались не оставлять следов, чтоб не натаптывать стёжек — всякий раз по новому месту ходили. Болота за лето просохли, на лесистых гривах трава выросла по грудь, и если путала ноги, Прокоша подхватывал жену на руки и нёс, пока луговины проходили. Иногда забывался и вовсе на землю не спускал, хотя можно было и самой идти. А ей опять было так хорошо, что наваливалась дрёма, как во время похищения. Она радовалась тому, что это состояние повторяется, напрочь забывая, куда они идут и зачем. Впрочем, на его руках Женя вообще забывала обо всём на свете.

Первую ночь они ночевали на берегу озера, обрамлённого кедровником. Вода была тихая и густая, как жидкое стекло, только до утра стрекотали кедровки да созревшие шишки падали, иногда попадая в воду. Но даже круги почему-то не расходились. Женя спала в заячьем спальном мешке, который погорельцы называли кулем, но некрепко, поскольку за дорогу почти не устала. Напротив, словно напиталась энергией и, забывшись, мысленно благодарила мужа, что устроил ей такой удивительный культпоход.