Запахи чужих домов

Кто-то что-то говорит о самолете и медицинской эвакуации, но слова эти раздаются среди гробового молчания. Даже Банни перестала выть. Дети в таких случаях, конечно, не должны путаться под ногами, но сейчас кажется, что мы с Банни, как никогда, должны вести себя незаметно. Мы смотрим, как отец Дамплинг поддерживает голову и шею дочери, а все вокруг снуют туда-обратно, переговариваются по рации и приносят одеяла, воду и аптечки.

На мотоцикле Банни, который мы бросили у дома с синими наличниками, приезжает отец Коннери. На минуту я представляю, как Банни налетает на него так же, как она набросилась на ту женщину, но она слишком сосредоточенно смотрит, как медицинская бригада бережно укладывает Дамплинг на носилки и заносит ее в самолет.

Самолет появился как по волшебству — он приземлился на узкой полоске гравия; его резиновые колеса подпрыгивали по земле, будто баскетбольные мячи; вокруг стояла сплошная пыль, и ничего не было видно. Никто из нас ни разу еще не летал на самолете, и я надеюсь, что Дамплинг очнется во время полета и потом расскажет нам, каково это.

Взрослые редко обращают внимание на детей, так что нет ничего удивительного в том, что сейчас нас с Банни никто не замечает, но мне бы хотелось подойти поближе к Дамплинг. Поговорить с ней. Может быть, услышав мой голос, она бы очнулась, но страх помешать взрослым оказывается сильнее этого желания, и я стою как вкопанная, опираясь на плечо Банни.

Отец Коннери что-то тихо обсуждает с папой Дамплинг. Такое чувство, что они знакомы. Священник говорит, сложив руки вместе; папа Дамплинг кивает несколько раз, отец Коннери его обнимает, и он садится в самолет. Сначала самолет движется по земле, словно жирный гусь, а потом вдруг взмывает в воздух, оставляя нас с Банни одних.

Банни первая выходит из оцепенения.

— Нужно рассказать маме, — шепчет она.

Ее мама сейчас, наверное, сидя в рыболовецком лагере, смотрит на висящий в небе самолет и не знает, что в нем ее дочь и муж. Я представляю, как она, заслышав шум мотора, поднимает голову, прикрывая глаза от солнца кривым ножом, который она точила, чтобы разделать очередную порцию лосося и развесить полоски рыбьего мяса на просушку.

Нам придется свернуть рыболовецкий лагерь раньше, чем мы собирались, чтобы успеть вернуться домой. Теперь запасов лосося не хватит на весь год, но, если Дамплинг не очнется, лосось этой зимой будет волновать нас в последнюю очередь.

Глава одиннадцатая. If You Must Smoke, Smoke Salmon. Элис

Сезон чавычи почти закончился, и папа говорит, что до него дошли слухи о братьях Сэма. Они сошли с парома, но как и где, ему неизвестно. Папа теперь постоянно сидит у радиоточки, пытаясь выяснить это так, чтобы не выдать Сэма. Задача не из легких, и я вижу, что Сэм переживает. Он подпрыгивает всякий раз, когда из репродуктора доносится треск помех.

Я потеряла чувство времени, это случается, когда живешь на лодке. Здесь, на качающемся сорокашестифутовом пространстве забываешь обо всем плохом. Ну или почти обо всем. Я до сих пор иногда репетирую про себя, как говорю папе, что мне нужно лететь в Фэрбанкс на смотр танцоров. Теперь, когда папа и дядя вовсю пытаются помочь Сэму, который беспокоится о братьях и постоянно о них спрашивает, на лодке особенно сильно ощущается необходимость действовать быстро. Знаю, я тоже могла бы принять во всем этом участие, да я и не сижу сложа руки, но если папа и дядя так самоотверженно помогают Сэму, то почему они не могут понять, что моя жизнь состоит не только из этой лодки?

Сэм сейчас одет в старую папину толстовку серого цвета и в еще более древние зеленые непромокаемые штаны, которые подвернуты в три слоя, чтобы он в них не запутался. Все его лицо измазано рыбьей кровью оттого, что он слишком низко наклоняется, когда вырезает из тушек артерии. Это проблема всех новичков, но я этого ему не говорю. На прошлой неделе я заметила, что больше не смотрю на Сэма так, будто пожираю его глазами. Я пытаюсь скрывать свои чувства.

Но когда он улыбается, меня потряхивает. Что это? Почему я не могу устоять на ногах? Наверное, мы столкнулись с другой лодкой. Так я себя успокаиваю, пытаясь не смотреть на коричневую родинку над губой Сэма, которая теперь сливается с красно-бурыми пятнышками рыбьей крови, брызнувшей ему на лицо.

— Так, хорошо, я свои десять рыбин выпотрошила. Наверное, нужно снова запустить снасть, — говорю я.

Мы уже начали по-доброму подкалывать друг друга, как это всегда случается на лодках. Сэм быстро научился делать много всего, но мне все еще приходится по второму кругу потрошить после него рыбу. Я никогда раньше не была одной из самых опытных на лодке, и теперь я будто смотрю на себя в прошлом, когда мне разрешали прикасаться только к горбуше: это отвратительные вонючие мелкие рыбешки, которые стоят немного. Еще у них отовсюду вытекает серая слизь, но раньше мне это даже нравилось.