Запахи

– Правильно. Но это не значит, что надо кого бы то ни было убивать. И что надо вообще кого-нибудь убивать. – Черный человек смотрел, скорее просматривал меня пристальным взглядом и даже по-моему улыбался. – Видите ли, – начал он медленно, – все должны жить для того чтобы развиться и достичь гармонии, называемой людьми счастьем. Этого хочет Он. Свободы воли, в которую вы верите также как в мораль, не существует. В людях не живет ни добро, ни зло, так же как хищник не плох, оттого что он хищник, а его жертва не хороша, оттого что она жертва.

– Но если убрать моральные правила, люди уничтожат друг друга.

– Глупости. Убивать заставляет вера в то, что кто-то хуже тебя, поэтому этот другой достоин смерти, а ты в праве лишить его жизни. Все ваши войны, все до единой, велись из-за разделения на “плохих” и “хороших”, причем воюющие стороны считали себя непременно хорошими. Не кажется ли Вам, дражайший Павел Петрович, что человеческие правила очень, очень относительны, и, соответственно, неверны?

Я задумался. Доводы черного человека показались мне разумными, но весь мой здравый смысл восставал против такого рода изменения правил человеческого общежития.

– Но в быту, принцип “не укради” сдерживает людей от анархии, и прививает чувство уважения к чужой собственности, и это хорошо. – У меня появилась уверенность, что я нашел нужный аргумент против этической системы черного человека.

– Опять глупость. Воровать не “плохо”, а не рационально, поскольку вор должен помнить, что также легко могут своровать у него, и поэтому, чтобы не ввергать общество в самоуничтожение и перманентный грабеж, никто не должен этим заниматься.

– Но за воровство, грабеж и убийство должны же наказывать, тех кто все-таки это совершил?

– Наказание предполагает преступление, а где Вы видите преступление, если нечего преступать?

– Извините, но это бред какой-то, – меня начала раздражать это явная глупость. – Убийство – это преступление! Лишение жизни человека – это тягчайшее преступление, которое наказывается смертной казнью. Ни один человек не в праве лишать другого жизни. – Мне даже не пришлось ничего изображать, праведное возмущение переполняло меня.

– Вы только что сказали, что ни один человек не в праве лишать другого жизни, но тут же заявили, что убийца должен быть казнен. На лицо явная логическая неувязка. – Эмиссар спокойно рассматривал меня, явно копаясь в моих мозгах.

– Убийцу приговаривает к смерти суд.

– И что, суд состоит не из людей? Законы пишут не люди? – Мне показалось, что он улыбнулся.

– Но хотя бы так мы упорядочиваем свою жизнь, – почти с негодованием ответил я ему.

– Вы так уродуете себя и свою жизнь, – он удрученно бросил руки на подлокотники. Ручка и блокнот бесшумно упав на пол, оплыли и растворились. – Жадность, лень, любострастие, любопытство, все это не пороки, за которые надо наказывать, а естественные свойства любого человека, его природа. А вы собственную природу объявили врагом и ведете с ней непримиримую войну. Человечество все время пытается себя загнать в рамки, в то время как надо всего лишь признать, что вы все равнозначные субъекты био-социального бытия, в котором не существует нормы, а следовательно и отклонений от нее. Сегодня человечество вышло из детского возраста, когда маленький человек еще не понимает где заканчивается его личное пространство, и начинается чужое, не хуже и не лучше его, просто чужое. Сегодня люди уже готовы вступить во взрослую жизнь, где нет дурацких напридуманных ограничений.

– Эмиссар, Вы поэтому так называетесь, что принесли эту “благую весть” нам, людям?

– Вы догадливы, поэтому Вас, Павел Петрович, выбрали в числе еще нескольких тысяч людей, для распространения, как Вы изволили сказать, “благой вести”, и Ваша ирония в данном случае совершенно излишняя.

– Слушайте, я ведь сейчас сплю? – вытерев о колени опять вспотевшие вдруг ладони, спросил я.

Весь разговор меня напрягал до тех пор, пока я не представил, что сплю. Вообще все эти странные мысли, могли быть уместными только во сне, и вся отмена человеческой морали не могла происходить наяву по-настоящему. Я убеждал себя в этом все снова и снова. Эмиссар все время с интересом наблюдал за мной и моими мыслями. Не перебивая, он слушал, пока я не запутался под его пристальным молчаливым вниманием. Так бывает, когда кто-то незнакомый внимательно следит за Вами, и Вы, начав сомневаться в своих действиях, начинаете присматривать за собой как бы со стороны и теряете нить рассуждений, или забываете зачем и куда шли, и что делали. Видимо под влиянием моих метаний, а может каких-то других соображений, он прервал мой ставший путанным затянувшийся монолог.

– На самом деле не важно где Вы, важно то, что я Вам рассказываю, и что Вы вынесете из этого разговора, но к сожалению, пока Вы не понимаете о чем я говорю.

Черный человек встал. До того скрытые сиденье и спинка кресла предстали передо мной знакомой продавленной поверхностью. Эмиссар вышел на кухню. Послышался звук зажигаемой газовой конфорки.

– Кофе будете, Павел Петрович?