Запас прочности

Николай Ильич неожиданно для штурмана подхватил:

— Ясно. Кто же летом спит?

Было еще много ночей, когда немцы снова и снова сбрасывали мины; мпого дней упорной, кропотливой, исполненной мужественной терпеливости, работы. А в промежутках был еще телефон, и в телефонной трубке чужой голос, который уверял, что рапа заживает и больная поправляется, просит сказать, чтобы он не волновался… Он благодарил, стесняясь доверять чужому человеку нежные слова, и возвращался на борт тральщика, чтобы снова идти в море. Как эго он раньше совершенно не ценил счастья слышать родной голос Тани, пусть измененный расстоянием, но всё-таки ее, милый, неповторимый голос!.. Дождется ли он этого счастья снова?

Они обнаруживали и взрывали мины. Они перестали прислушиваться к свисту снарядов, зато внимательно присматривались, не несет ли волна оглушенную рыбу, и коки соревновались между собою в изготовлении рыбных блюд. Напряжение стало постоянным и перестало ощущаться.

Однажды телефон сообщил чужим голосом, что больной стало лучше: у нее начали шевелиться пальцы. Теперь Николай Ильич понял, что Таня была ранена тяжело и от него, действительно, скрывали правду, и захотелось помчаться к ней и поцеловать оживающие пальцы… Но вместо этого он снова вышел в море на три дня.

А потом он вернулся, и его позвали к телефону, и ее голос донесся через все шумы:

— Это я, Коленька! Это я… ты узнаёшь?

Как будто можно было не узнать ее голос среди тысячи голосов!

Он растерялся и выкрикивал вопросы о здоровье, а она, плохо разбирая его слова, тоже выкрикивала вопросы:

— Как ты себя чувствуешь, Коленька? Ты здоров?

— Я-то? — кричал он. — Я — лучше всех!

Счастье было так мощно и так неожиданно, и ее голос так мало изменялся расстоянием, что он твердил:

— Ты говори, я хорошо слышу, ты говори!

Но она настаивала:

— Ты расскажи о себе, Коля. Мне нечего рассказывать.

— У нас силовое напряжение, знаешь? — кричал он. — Один мой краснофлотец сказал, что человек выдержит любое силовое напряжение. Понимаешь? Чудесный парень, раненный продолжал работать…

— Чудесно сказал, — вдруг очень отчетливо прозвучал голос Тани. — Коля, я завтра выписываюсь на работу.

В трубке что-то шумело и пищало, но Таня продолжала:

— На заводе ждут, доктор сказал, что если не напрягать руку…

Он слышал сквозь скрежет и гул только неповторимые звуки ее голоса, но знал без слов, что может говорить этот упрямый, гордый, нежный голос. Он знал: всё, что говорит Таня, это как раз то, что должно быть и иначе быть не может.

И он сказал в ответ:

— Хорошо, родная, хорошо, только, пожалуйста, не напрягай руку!

Владимир Дубровский РАССКАЗЫ О МИНЕРАХ

1. Четыре минуты

С выщербленной причальной стенки свисали клочья ржавой колючей проволоки. У самой воды оседали раскрошенные обломки дота. Портальный кран с перебитыми коленями уткнулся головой в изрытую землю. Ни один корабль не решился войти в изуродованный, разбитый порт. Но вскоре после изгнания немцев в гавани появились катера-тральщики. Матросы расчистили причалы, а черный обгоревший дот приспособили под береговую базу.

Каждый день, чуть поднималось солнце, тральщики выходили в море. С наступлением рассвета вместе со всеми кораблями начал готовиться к походу и тральщик мичмана Морозова.

Мичман Морозов был удачливый командир, так считали на дивизионе. Но последнюю неделю ему не везло. Неожиданно вышел из строя мотор, и тральщик два дня простоял в базе. На третий день, когда корабль был готов отдать швартовы, заболел старшина минеров Осипов. «Приступ аппендицита», — определил врач.

Морозов пошел к командиру дивизиона.

— Вот что, Морозов, — выслушав мичмана, ответил командир. — Единственный минер есть у нас в резерве — старший матрос Егоров, он работает сейчас у мичмана Рябца. Поговори с ним, может, отпустит.

— Товарищ комдив! Да зачем мне этот Егоров, — взмолился Морозов. — Я как-нибудь обойдусь. — Морозов знал: за старшим матросом Егоровым ходила слава неуживчивого, дерзкого матроса.

— Так не обойдетесь! — твердо ответил командир. — Без старшины-минера в море идти нельзя.

Морозов слушал и мучительно переживал. В самое горячее время — после изгнания гитлеровцев из Крыма, когда нужно было срочно протралить к Феодосии фарватер, его тральщик продолжал отстаиваться в базе. Морозов помнил, что на рубке корабля по-прежнему оставалась цифра «21», показывающая количество вытравленных и уничтоженных мин, тогда как на соседнем тральщике, ходившем все эти дни в море, уже красовалось число «32».

Мичман Рябец размещался на «береговой базе», как называли уцелевший немецкий дот, где обосновался минно-тральный склад. Морозов постучал в дощатую дверь.

— Да, войдите!

Рябец уже знал, что случилось на тральщике Морозова, и приходу его не удивился.