Запасной

  Я вспомнил утра в маминых апартаментах в Кенсингтонском дворце, вспомнил, как няня будила нас с Уиллом и помогала спуститься в мамину спальню. Вспомнил, что у нее была водяная кровать, мы с Уиллом прыгали на матрасе, кричали, смеялись, волосы дыбом. Вспомнил, как мы завтракали вместе, мама любила грейпфруты и личи, изредка пила кофе или чай. Вспомнил, что после завтрака мы начинали с ней ее рабочий день, сидели рядом, когда она делала первые телефонные звонки, изучала список деловых встреч.

  Вспомнил, как мы с Уиллом присутствовали при ее разговоре с Кристи Терлингтон, Клаудией Шиффер и Синди Кроуфорд. Очень обескураживающе. Особенно - для двух застенчивых мальчиков, или для юношей в пубертате.

  Я вспомнил время отхода ко сну в Кенсингтонском дворце, вспомнил, как мы желали маме спокойной ночи на лестничной площадке, целовали ее в нежную шею, вдыхали запах ее духов, потом лежали в постели, во тьме, чувствовали себя так далеко, так одиноко, нам так хотелось услышать ее голос хотя бы один только раз. Я вспомнил, что моя спальня находилась дальше всего от ее комнаты, и во тьме, в ужасной тишине я не мог расслабиться, не мог отпустить эти мысли.

  Психотерапевт сказала, чтобы я поспешил. Она сказала: «Мы близки к прорыву. Давайте не останавливаться». Я принес ей в офис флакон маминых любимых духов. (Обратился к маминой сестре, узнал название). Духи «First» от «Van Cleef & Arpels». В начале сеанса я снял крышечку и глубоко вдохнул.

  Как таблетка LSD.

  Я где-то читал, что обоняние - наше древнейшее чувство, и это похоже на правду, учитывая, что я переживал в то мгновение - образы возникали из какой-то наиболее первобытной части моего мозга.

  Я вспомнил день в Ладгроуве, когда мама прятала конфеты в мой носок. Приносить конфеты было запрещено, но мама презирала школьные правила, хихикала, нарушая их, и за это я любил ее еще больше. Я вспомнил, как мы вместе смеялись, запихивая конфеты поглубже в носок, я визжал: «О, мамочка, ты такая непослушная!'». Я вспомнил марку этих конфет: «Опаловые фрукты»!

  Тяжелые брусочки ярких цветов...вроде этих восстановленных воспоминаний.

  Не удивительно, что я так ловко копался в земле.

  И любил «Опаловые фрукты».

  Я вспомнил, как ездил на уроки тенниса в машине, мама была за рулем, мы с Уиллом - сзади. Без предупреждения она нажала на педаль газа, и мы понеслись по узким переулкам, ехали на красный свет, выскакивали из-за углов. Мы с Уиллом вжались в сиденья, так что не могли выглянуть в заднее окно, но мы знали, кто нас преследует. Папарацци на мотоциклах и мопедах. «Мамочка, они собираются нас убить? Мы умрем?». Мама в черных очках смотрела в зеркало заднего вида. Спустя пятнадцать минут, после нескольких боковых ударов, мама затормозила, съехала на обочину, выскочила из машины и пошла к папарацци: «Оставьте нас в покое! Бога ради, я еду с детьми, неужели вы не можете оставить нас в покое?». Дрожащая и раскрасневшаяся, она вернулась в машину, хлопнула дверью, закрыла окна, положила голову на руль и расплакалась, а папарацци продолжали шелкать и щелкать. Я вспомнил, как слезы капали с ее больших черных очков, вспомнил, что Уилл застыл, словно статуя, а папарацци продолжали фотографировать. Я вспомнил, что так их ненавидел, и испытывал столь глубокую и вечную любовь к тем, кто сидел в машине.

  Я вспомнил, что был на каникулах на острове Некер, мы сидели втроем на скале, вдруг приплыла лодка с толпой фотографов, они искали нас. В тот день мы играли с водяными бомбочками, они была разбросаны повсюду. Мама быстро соорудила катапульту и раздала нам бомбочки. На счет «три» мы начали стрелять ими в головы фотографов. Ее смех, который я забыл на много лет, вернулся ко мне. Столь же громкий и четкий, как звук машин за окном психотерапевта.

  Я расплакался от радости, когда его услышал.

  29.

   «The Sun» внесла коррективы в свою порноисторию. Маленькая заметка на второй полосе, где никто ее не заметит.

  Что это изменит? Вред уже нанесен.

  Кроме того, это стоило Мег десятки тысяч долларов расходов на юристов.

  Я снова позвонил папе.

  - Не читай это, мальчик мой.

  Я его перебил. Я не собирался снова выслушивать эту чушь.

  Кроме того, я - уже не мальчик.

  Я попробовал новый довод. Напомнил папе, что эти же подлые ублюдки всю жизнь изображали его клоуном, насмехались, что он бьет тревогу из-за изменений климата. Это - мучители, которые подвергали его буллингу, а теперь они мучают и подвергают буллингу его сына с девушкой - разве это не способно вызвать его негодование?

  - Почему я должен умолять тебя, папа? Почему тебе это не кажется важным? Почему это не причиняет тебе боль, почему ты не просыпаешься по ночам из-за того, что пресса третирует Мег? Ты сам говорил, что ее обожаешь. Вы подружились на почве общих музыкальных вкусов, ты считаешь ее забавной и остроумной, ты говорил, что у нее - идеальные манеры. Так что же, папа? Почему?

  Мне не удавалось получить прямой ответ. Разговор ходил по кругу, и когда я повесил трубку, чувствовал себя брошенным.