Запасной инстинкт

– Как в спальне? – словно обессилев, прошептала на том конце провода Варвара Лаптева. – Ты что?! Ночевала у него?

Полина поняла, что преступление ее стало достоянием гласности, и пощады теперь не жди. Особенно от Варвары. Поймав в стекле свое отражение, она вдруг отчетливо осознала, что очень напоминает сама себе собаку Гуччи: глаза выпученные, лапки дрожащие, на морде – ужас перед жизнью.

– Светлова, ты что?! Опять все сначала?! Сколько это будет продолжаться?! Ты же все про него знаешь, и он не подходит тебе! Он, черт возьми, никому не подходит, кроме самого себя! Ты что?! С ума сошла?!

Она сошла с ума много лет назад, когда он брал ее на работу.

Господи, какой свободной, независимой, легкой она тогда была! И ничего еще не знала, и презирала полоумных девиц, “упавших в любовь”, как в “омут головой”, и была убеждена, что уж к ней-то вся эта чушь никогда не будет иметь никакого отношения, потому что она умна, у нее есть чувство юмора, которое прикрывает ее, как броня, и вообще ей никто не нужен!

Оказалось, что нужен. Именно тот, кому вовсе никто не нужен.

– Светлова! – позвала из трубки Варвара Лаптева. – Ау! Я тебя жду, приезжай давай.

– А с кем у тебя ребенок? – жалобно проблеяла Полина.

– Как – с кем?! Со мной, конечно. И Иван пока дома.

– Но его же надо… кормить, да?

– Ивана? – уточнила Варвара.

– Ребенка!

– Ну, если его не кормить, он станет орать, – философски заметила Варвара, – поэтому лучше кормить, конечно. Кстати, если Ивана не кормить, он тоже начнет орать. Но это не проблема. Или ты сама собираешься кормить моего ребенка?

– Варвара!

– Приезжай сейчас же!

– Я не могу! У нас тут черт знает что, я не могу уехать. Мне надо Троепольского дождаться, а он непонятно где.

– Он вернется на работу и позвонит тебе. У него есть твой телефон. Есть или нет?

Напор Варвары Лаптевой выдержать было трудно, и она этим очень гордилась.

Полина еще раз покосилась на распахнутую дверь и пробормотала жаркой скороговоркой, прикрывая трубку ладонью:

– А меня вчера… избили. Прямо в конторе. Ну, то есть не избили, но ударили так… довольно сильно, и еще я нашла карандаш.

Воцарилось молчание.

– Какой… карандаш? – спустя время прошептала обессилевшая Варвара Лаптева. – Где нашла?!

– В большой комнате. Рядом с тем местом, где меня… ударили.

– Ну и что?

– Варька, – быстро произнесла Полина, – это особенный карандаш. Приметный. Кто у нас в конторе пишет только карандашами?!

Варвара охнула в глубине телефонного омута, и Полина сказала невесело:

– Вот именно.

– А Троепольскому сказала?

– Да как я ему скажу, если его на работе нет! – закричала Полина.

– Дома скажи, – невозмутимо посоветовала Варвара. – В спальне. Где был договор с Уралмашем. А?

– Иди ты к черту, – пробормотала Полина и положила трубку.

Это вовсе не означало, что теперь они до смерти друг на друга обижены. Просто они так разговаривали друг с другом. Близкие люди на то и близкие, чтобы позволять себе то, чего не могут позволить дальние. Полина немного подумала об этом.

Гуччи подбежал, потрясся и уселся ей на ботинок. Полина пересадила его в кресло.

Хотелось кофе, хотя она знала, что потом у нее непременно заболят голова и желудок, и станет тошно, потому что ночью она почти не спала, и завтракать было нечем. Повздыхав от предчувствия всех этих неприятностей, она включила чайник, смачно пошлепала Гуччи по голой горячей заднице и пошла мыть свою чашку.

В туалете обнаружился Саша Белошеев со своими чашками.

Туалет в их конторе, хоть и являл собою нечто среднее между Янтарной комнатой и Георгиевским залом, был общим. Это дизайнер так придумал во время ремонта, потому что стандартная конструкция “мальчики – налево, девочки – направо” заняла бы слишком много лишних метров. Поэтому был воздвигнут дивный общий сортир на “два очка”, как любил выражаться незакомплексованный Троепольский. Закомплексованные же стыдились и заходили туда, только убедившись в отсутствии “противоположного пола”.

В данном случае “противоположный пол” полоскал свои чашки, и, так как у Полины не было никаких других, более приземленных намерений, она независимо поздоровалась и пристроилась рядом. Саша в зеркале ей улыбнулся.

– Ты чего в очках? Мы с Байсаровым ехали, никакого солнца не было.

– У меня… глаз болит. Ячмень, наверное. Саша сочувственно покивал. Длинные пальцы, красные от горячей воды, проворно двигались по краю чашки.

Полина посмотрела на эти пальцы. Костяшки на правой руке в свежих ссадинах, как будто разбухших и сочащихся от горячей воды.

Полина глаз не могла оторвать от этих ссадин.

Саша вдруг насторожился:

– Ты чего?

Полина мигом отвела глаза – хорошо хоть за очками не видно! – и пожала плечами. Молчание, последовавшее за этим, показалось ей холодным и угрожающим. Он не сказал больше ни слова и не сделал ни одного движения, но что-то изменилось, и Полина почувствовала это кожей.

В том же холодном молчании он завернул свой кран, нанизал кружки на пальцы и пошел к двери. Она в зеркале видела его удаляющуюся враждебную спину.

– Саша.

Он остановился, оглянулся и снизу вверх, вопросительно дернул подбородком.