Запасный выход

(Вперед выходят несколько фигур, накрытых по двое одним покрывалом и изображающих лошадей. Они танцуют дикую и чувственную сиккиниду, а другие участники хора исполняют эксод – заключительную партию.)

Справилась женщина с Белфастом,
Пусть и дальше их учит, чайников этих.
Как пишет Батист Моризо, чайникам этим,
Как и людям вообще, но чайникам в особенности
Следует осознать кризис чувствительности.
Следует отделять себя от привычного
                             нарциссического мышления,
От своего духовного и технического
                                               превосходства,
Которое приводит людей к полной слепоте
И глухоте по отношению к другим живым
                                                    существам.
Животных не следует рассматривать
Как низших или высших, они лишь
Воплощают другие способы существования
И другие адаптационные механизмы.

Мы стояли с Любкой, облокотившись на жерди ограды, смотрели на Настю с конем.

– В психотерапии это называется десенсибилизация. Мы так же с травматиками работаем. Ну и со страхами у людей тоже, – сообщила моя жена.

Она нащупала что-то общее у людей и коней.

Декабрь

Стоматолог Маша и итоги года

К нашему коню приезжали гости: стоматолог Маша с электрическим рашпилем и Наталья, которая расчистила и подрезала ему копыта.

Трудно лечить коня, когда почти все ветеринары обитают на расстоянии трех с лишним сотен километров. Было бы, наверное, легче, если бы у нас был не один Феня, а десятка два лошадей, чтобы заманить ветеринара количеством пациентов. Но у нас конь один.

Мы завели его в катух. Маша сделала в шею укол седативного препарата. Сказала, что это равносильно тому, как если бы я выпил грамм триста – пятьсот водки.

Конь чуть пошатывался, голова его опустилась, член вылез и напружинился.

– Некоторые жеребцы даже кончают, – сказала Маша с непонятной гордостью. – Разомлел товарищ. Держите ему голову вот так. Будем приступать.

Мне кажется, что она ошибается. Укол седативного Фене и триста – пятьсот грамм водки мне – это неравносильно по глобальным последствиям. Я размышлял об этом, пока держал на плече тяжелую конскую голову, которая хотела клониться долу и клонила меня. Маша вставила в пасть металлическое устройство под названием зевник, раскрыла этим зевником зев, включила электрорашпиль и начала срезать острый крючок на самом дальнем зубе. Такие крючки получаются из-за того, что постоянно растущие зубы неравномерно стачиваются. На самом деле я не видел, что она там стачивала, я же держал голову.

О лошадиных зубах интересно поразмышлять, и я с удовольствием ухожу от раздумий, как сильно на меня и мою семью повлияли бы выпитые мной триста – пятьсот грамм, переключаюсь на то, как бы я себя чувствовал, если бы мои зубы занимали в черепе больше места, чем мозг, и все время росли. Не думать о зубах и зубных врачах невозможно, когда слушаешь звук спиливаемой кости.

Я и раньше слышал, что зубы у лошадей растут всю жизнь, и завидовал лошадям. Но теперь я знаю, что они растут, пока не заканчиваются. Они сидят глубоко в челюсти и выдвигаются-выдвигаются наружу, стачиваясь, но у них есть предел, который обозначает и предел лошадиной жизни. Если, конечно, не перевести беззубую лошадь на кашки и мочёнки.

Иногда Феня мотал головой, которую я прижимал к плечу обеими руками, и я мотался вместе с ней, чуть даже приподнимаясь в воздух.

На ночь Маша посоветовала оставить его в катухе, – лошади зябнут, когда у них начинается отходняк, и могут простыть. Мы впервые за все время с приезда Фени закрыли дверь катуха и подперли ее палками. Конь протестовал, пьяно лупя копытами по стенам.

Утром он вышел на свет Божий и стал удивленно озираться. Да, понимаю, вид света Божия сильно действует в такие минуты. Я бы сказал, сокрушительно действует. Надо собрать всего себя и выстоять в этот тяжелый момент. Впрочем, Феню, наверное, не мучили стыд, вина и ощущение своего ничтожества.

С Натальей все прошло гораздо легче. И ехала она не из Москвы, а из Рязани – это на двести километров ближе. Мы с Любкой ежедневно раскрючковывали копыта от грязи, Феня достаточно легко их давал – был приучен, наверное, за долгую жизнь. И сейчас он легко отнесся к расчистке.