Запасный выход

И как же мне хочется рассказать вам историю о том, как я хитростью и силой обломал доставшегося нам коня. Покорил его и подчинил. Иногда перед сном я мечтаю об этом. Эта история захватила бы и меня, и вас. И нам всем известно, как именно нужно рассказывать такие истории, чтобы было интересно. Тут мало что нужно изобретать, и комплектующими для сочинения подобных историй завалены полки нашего гигантского гипермаркета.

К сожалению, мне, мужчине в маленьком, перенаселенном мире, мужу очень независимой женщины, работающей психотерапевтом, человеку, приютившему старую охромевшую на службе лошадь, приходится рассказывать совершенно другую историю. Медленную, трудную и не совсем увлекательную. И я даже толком не знаю, как нужно рассказывать о таком.

Однако перед сном я иногда мечтаю поведать понятные и привычные истории о покорении чего-то необузданного и неоповоженного. О доминировании над чем-нибудь природным.

Уступлю своей слабости, уж очень хочется. Для экономии места и времени я сильно ужму мою историю и переведу ее в разряд ностальгических воспоминаний. Я даже пропущу все подготовительные ухищрения, всякие премудрости, которые герой освоит на пути к тому, чтобы стать всадником, и перейду сразу к волнующему моменту, когда ты выходишь на решающий поединок – отрешенный и пустой, с уверенным холодком в сердце.

Итак, давным-давно, в минувшем тысячелетии мы с любимой в одном из своих долгих путешествий зашли на кордон, где я когда-то проживал свою варварскую и прекрасную молодость человечества. Мужики, глядя на меня с хитроватым прищуром и любопытством, пожаловались на своенравную кобылу, которая сбрасывает седоков. О, эти хитрые естествонаблюдатели, они переводили глаза с горячего и влюбленного меня на Любку, а потом обратно. Уж ты-то, говорили они, поди, смог бы усидеть на ней. И я их понимал, ибо нет ничего слаще, чем опыты над влюбленными москвичами, я просто видел самого себя на их месте, по-доброму щурящегося и покуривающего в ладошку, простодушно разводящего руками, отпускающего заранее щедрые комплименты, кивающего в такт своим словам.

Я не мог отказаться от участия в этом представлении под восхищенным и немного взволнованным взглядом своей любимой.

– Легко, – ответил я. – Где эта ваша кобыла?

– Завтра, – ответили они. – Будем вас провожать и заседлаем тебе.

Ту чудесную ночь я провел, сжимая во сне кулаки и выращивая внутри себя тот необходимый холодок самоотрешения. Мне снились то ли львы, то ли гекторы с аяксами.

К утру я был готов. Меня влекло к этой кобыле не хуже, чем распаленного жеребца. Не пусти мужики меня к ней, я бы прорвался силой, сжимая в руках подходящее знамя. И утро, конечно, было как никогда прекрасно, горы по горизонту особенно величественны, мир дик и бесконечен, а в опустевшее сердце мне как будто напихали мятного «Орбита».

Я даже толком не разглядел эту кобылу, заседланную и привязанную к коновязи. Но не сомневаюсь, что она была прекрасна, мы оба были прекрасны и обречены. Я готовился выдавить ей ногами весь воздух из легких, как бы крепки ни были ее ребра. Я был готов сломать хребет ей или себе, погибнуть на всех войнах прошлого или стать основателем какого-нибудь большого стиля.

Жалко, вы не видели, как я шел к ней. Мои ноги обрели идеальную кривизну мужских ног, мои запястья стали толще самих себя в два раза, в кубики моего живота невозможно было бы вколотить гвоздь. Каблуки бесподобно выбивали пыль из земли. А какие морщинки были в уголках моих стальных глаз! Я видел все это… ну ладно, чувствовал все это, а вы – нет. И теперь вряд ли увидите: мир стал маленьким и перенаселенным, такой большой я в нем просто не уместился бы.

Кобыла позволила мне сесть в седло, повернула уши назад, в мою сторону. Потом мы с ней сделали кружок по поляне, потом прошлись рысью. Потом я слез и привязал ее обратно к коновязи под буханье адреналина в ушах. Потом, наконец, посмотрел на ее морду с большим лошадиным глазом и подрагивающей нижней губой. Это были печальный глаз и печальная губа.

Я так и не знаю, кто подшутил надо мной – мужики с кордона или кобыла, это не так и важно. Тем более что меньше чем через полгода мы с любимой танцевали в большой толпе на Манежной площади, поскальзываясь на пустых бутылках, – провожали отжившее тысячелетие. Мы его хорошо проводили, и оно закончилось, даже если в это трудно верится.

А может, никто и не шутил. Есть вероятность, что кобыла просто решила, что жеребцовские игры скучны, что ломать друг другу хребты – бессмысленно и несовременно.

Как бы то ни было, во мне иногда просыпается желание подойти к лошади с тем сладким холодком в пустом и гулком сердце. Мне хочется рассказывать такие истории. Но я смиряюсь, по крайней мере до тех пор, пока мир вдруг не станет снова бескрайним и малолюдным. А сейчас нужно учиться более сложным вещам, осваивать их, тыкаясь почти вслепую, нащупывать, злиться, смирять обиды, пробовать, радоваться открытиям.

Август

Конь-психотерапевт