Запасный выход

Нет, все плотское должно быть отделено от умного и духовного. И если бы мне пришлось жить убийством лошадей, я бы мучился, пока не придумал бы себе бога по своему образу и подобию или, на худой конец, Декарта. Я изобрел бы себе свою бессмертную душу, торжество разума, любовь, смысл жизни и прочие привилегии.

И я был бы оскорблен до глубины души, если бы на моих глазах бессловесный скот стал бы соваться со своим свиным рылом в калашный ряд психотерапии. Честно говорю, я запретил бы психотерапию, допусти она лошадь к решению наших человеческих проблем.

К счастью, я избавлен от необходимости жить убийством лошадей. Однако я чувствую скрытый вызов, я чувствую себя неуютно, глядя на то, как конь Феня идет заниматься психотерапией. В этой картине я вижу вызов, опасность, угрозу чему-то важному, привычному и понятному.

Я гляжу на эту картину со стороны, и она меня то восхищает, то раздражает.

На этом полотне животное ведет меня к чему-то новому, интересному, чего не избежать. Оно ведет к новому понимаю человека. И ветер перемен играет хвостом и гривой гнедого коня.

Я пока не нахожу себя на этой картине. Там пока для меня слишком неуютно, чуждо. Может, потом как-нибудь. Посмотрим. Я пока что обложился красками и словами и прячусь за мольбертом.

Конь идет к стоящим посреди левады женщинам – слабым, увлеченным, открытым для контакта, словно прекрасные растения, не боящиеся железных копыт и нарочитой животности. Не боящиеся нового.

Конь подходит к ним и утыкается лбом клиентке в живот. Она еще продолжает что-то говорить, потом замолкает, обхватывает руками его голову и крепко прижимает к себе. А потом начинает навзрыд плакать.

Конь стоит неподвижно. Одна бабка у него сильно просевшая, на эту ногу он старается поменьше опираться. Остальные ноги тоже посечены беловатыми шрамами от прыжков через препятствия. Меньше года назад он еще вскидывал голову от любого движения рукой, предупреждая возможный удар. Он стар, на морде пробилась седина, и в межсезонье его суставы ноют. Но в нем есть то, что называется исчезающим сейчас словом «достоинство».

Сейчас он стоит неподвижно, даже хвост перестал охаживать бока. Женщина обнимает его морду, потом вытирает одной рукой слезы, закидывает голову вверх и улыбается. Потом смотрит на коня Феню.

– Спасибо, милый, – говорит она. – Как ты понял меня! Блин, как мне этого не хватало!

Рыцарь Рассказ

Как могло случиться, что, столько странствуя вместе со мной, ты еще не удостоверился, что все вещи странствующих рыцарей представляются ненастоящими, нелепыми, ни с чем не сообразными и что все они как бы выворочены наизнанку?

Сервантес. Дон Кихот

Я приехал в заповедник осенью, в сентябре. Солнце целыми днями напролет, разноцветные склоны гор, гольцы в новых снежных шапках на горизонте – всё это было очень праздничным и обещающим.

Главный лесничий, привыкший к наплыву молодых романтиков, не глядя, оформил меня на работу и поселил в заежке – маленьком домике у галечного пляжа, где жили уже три парня. Двое из нас ожидали вертолета на отдаленный кордон, один только что вернулся оттуда, четвертый весело обитал тут все лето.

Дверь заежки в теплые дни была распахнута настежь, мы валялись с книжками или разбредались по поселку и окрестностям, а брошенные под койки рюкзаки надежно хранили наше простое имущество, самым ценным из которого мог быть старенький фотоаппарат «Смена», болотные сапоги, книга о приемах кунг-фу или томик стихов. Мы приехали из разных городов, но были похожи, и вряд ли кто-то из нас перевалил тогда за двадцатидвухлетний рубеж.

Питались сообща.

– Сегодня твоя очередь идти за молоком, – сказали мне. – Иди к Игорю Савинскому, он бесплатно дает.

Следуя указаниям, я прошел мимо деревянной трехэтажной конторы, перебрался по маленькому мостику через Чеченек, вышел к отдельно стоящему большому дому над озером, постучался в дверь, о мои ноги на крыльце в это время заколотился хвост ласковой лаечки.

С молоком меня просто так не отпустили. Душистый борщ, хлеб только из печки, чай с вареньем. Валя Савинская уложила ребенка и пела бардовские песни под гитару. С показным спокойствием и ревностью я слушал рассказы Игоря о том, ради чего ехал сюда: о суровых походах на лыжах, о летних странствиях верхом по просторам заповедника, о медведях, браконьерах и зажаренной на костре свежей дичине. Ветер в грудь, снег в лицо и дикие просторы. Все это должно было меня ожидать в ближайшем будущем.

Я даже сам взял в руки гитару и спел несколько песен. Обычно стеснялся, но не сегодня.

– Замечательно! – похвалили меня Савинские. – Только в этих песнях, вообще-то, совершенно другие мелодии.

Я стал смущенно спорить, уверял, что тщательно сверял значки над словами в песеннике со схемой аккордов в самоучителе, так что ошибки в мелодиях быть не может.