Запасный выход

– Ой, не могу, ты – прелесть! – смеялась Валя, учитель музыки в местной школе. – Ты думаешь, что аккорды и мелодия – одно и то же?

Савинские весело и родственно порадовались моей музыкальной наивности, заставили съесть еще тарелку борща и взяли твердое обещание снова прийти назавтра.

Так я познакомился с Игорёшей, моим старшим товарищем. С годами десятилетняя разница в возрасте, конечно, стала не столь заметна и важна, это обычное дело. Но так уж распределились наши роли: он старший товарищ, я – младший.

С тех пор за молоком для обитателей заежки ходил только я. Грелся в тепле молодой семейной жизни Савинских, радовался их веселому дому среди сосен на взгорке над озером, слушал, как с улыбкой Валя осаживала мужа, когда он слишком распалялся в похвальбе от нерастраченных сил и азарта.

Нелегко было осадить Игорёшу, если он, налегая на согласные звуки, ломал крутые перевалы, рвал с плеча ружье перед вставшим медведем, дотягивал на пределе сил самые трудные последние километры, отогревал потерявшие чувствительность от мороза пальцы, чтобы единственной оставшейся спичкой разжечь костер. Мы выходили от Валиного насмешливого взгляда покурить и тут, на крыльце, уже свободно месили лыжами снег, тратили последние патроны и боролись за жизнь в трудной работе. Вернее, он боролся, а я бежал вприпрыжку за его рассказами и покрывался мурашками от предвкушения.

Этой же осенью, он гостил на кордоне, куда меня приняли лесником. Их патрульная группа прилетела и готовилась к большому походу по границам заповедника. Веселовский со Спицыным остановились у начальника нашего лесничества, а Игорь – у меня в квартире.

Один из самых опытных, судя по всему, патрульщиков остановился у меня, а не у лесничего! Это возвышало меня в собственных глазах.

Проснуться от солнца, бьющего в холостяцко-голые, без занавесок окна. Можете себе представить: дикое азиатское солнце, настоянное на рыжей хвое неподвижных лиственниц? Белые вершины на горизонте, склон горы за оконным стеклом. Запах сухого домашнего дерева, запах тайги, начинающейся за домом, ароматы брезента, конских потников, резины, кожи.

Затопить печку, сварить на ней чай. Завалиться обратно на кровать, поставить горячую кружку себе на живот, пускать дым в потолок. Что может быть лучше такого совместного со старшим товарищем мальчишеского утра?

Отправиться по окрестностям в праздном любовании пейзажем, который предвещает суровые мужские удовольствия. Вечером в темноте ловить голубей на чердаке и готовить из них похлебку. В другой день варить суп из белок. Серьезно и красиво шутить. Заваривать крепчайший чай, поскольку мы, таежники, пьем только крепчайший. Списывать друг у друга стихи и слова песен. Рассказывать истории, в которые и сам под конец начинаешь верить. Обсуждать ножи и ружья.

Иметь в друзьях не придуманного, а самого настоящего Карлсона, у которого вместо пропеллера за спиной – ижевская вертикалка шестнадцатого калибра, на носу очки, на ремне нож, в зубах заточенная спичка. Который бывает столь же серьезен и обидчив, если кто-то вздумает усомниться в том, что он за один присест съест мяса больше, чем любой индеец, в том, что он способен, подобно джеклондоновскому Смоку Беллью, пробежать полсотни километров, затем перепить всех мужиков и перетанцевать всех женщин.

Первый раз в жизни закарабкаться на коня, заседланного для тебя Игорёшей, а потом ехать вдвоем по горным склонам, глядеть на уши своего Саврасого, на круп идущего впереди Игорёшиного Воронка и вдруг в наступающих сумерках увидеть, как тайгу затягивает пеленой первого снега.

Через год я еще погостил у него, в его доме у озера, пока увольнялся.

После этого у него не возникало сомнений, что, будучи проездом в Москве, нужно радовать и взбадривать эту Москву, нужно, чтобы эта Москва бросала все свои дела и мчалась на вокзал пить кедровую настойку, говорить за походы, устраивать хрусталь и звон бокалов.

Я тоже считал вполне естественным вдруг завалиться к нему, в его веселый дом над озером с влюбленной в Россию иностранкой и еще двумя прибившимися по пути немцами, сосредоточенно искавшими расписание транспорта в сибирской глубинке, там, где отсутствуют всякие расписания, где начинается веселая дорога, основанная на везении, бесконечном терпении, пофигизме, выпивке, дружеских братаниях. И вот ты распахиваешь дверь, радостный, со своими иностранцами, а у Савинских еще не очухавшаяся после родов Валя, грудной ребенок и семь хиппи на постое. Но ничего не может помешать ночным посиделкам, песням под гитару и восторженным рассказам с яркими нотками Джека Лондона, Хемингуэя и куваевско-визборовским послевкусием.

В этом заповеднике Игорёша отработал семь лет. Семь лет Савинские прожили в большом веселом доме на взгорке, с которого открывался замечательный вид на озеро и далекие вершины. И в последний год его работы он опять позвонил мне, только уже не с вокзала по пути к маме, а из Новосибирска, после того как посадил Валю с ребятишками на самолет.