Запасный выход

– Москвич, узнал? Я рад. Короче. Намечается большой поход. Патрулирование границ заповедника и вахта во время нереста на Джулукуле. Примерно середина мая. Это мой последний поход в заповеднике. Потом увольняюсь. Валя уже уехала к родителям. Буду рад, если сможешь приехать. Сходим вместе, отведем душу. Имей в виду, что я настаиваю и перезвоню вечером еще раз.

Надо сказать, что обращение «москвич» в его устах звучал необычно. За время странствий по стране я привык к враждебному или брезгливому звучанию. А тут – нейтрально, примерно как марка автомобиля.

Я дразнил его иногда:

– Ты знаешь какой?

– Какой? – с надеждой и интересом спрашивал мой старший товарищ.

– Ты толерантный.

Он обижался.

И мы сходили в этот поход. Если бы не сходили, то моя жизнь сложилась бы гораздо менее удачно. Вернее, вовсе неудачно. Я, конечно, не могу этого утверждать, но могу чувствовать. К тому времени я пожил семейной жизнью и развелся, оставил учебу ради заработка, а заработок ради вина, меня стали окружать нехорошие люди, и мне казалось, что я издаю отвратительный запах, сколько ни тер себя намыленной мочалкой.

Игорёша спас меня от чего-то плохого. Тоскливого и позорного, ставшего почти неотвратимым. Я еле добрался до его красивого дома из своей Москвы.

Нет ничего более оздоровляющего, чем бодро торчащая из зубов Савинского заточенная спичка и огонек в глазах загорающийся, когда к его костерку в рассказе подходят все новые и новые волки. Мало того, что его, провалившегося под лед, с трудом растящего огонек в стылом лесу, окружает шесть волков. Тут еще четыре. Ну и еще два, чтобы получилась дюжина – приятное число.

И сам поход, конечно, был целителен. Всё сложилось идеальным образом. Нет, я неправильно формулирую, Игорёша сказал бы по-другому. Не идеальным образом, а просто – красиво! Студент, скажи: это же было красиво?

Я выбыл из трудной реальности и снова оказался в заповеднике, охранявшем наш с Игорёшей уютный книжный мир. Я погрузился в этот мир, как погружался в детстве, забравшись с приключенческим романом и банкой варенья на диван.

Женщины, живущие в этом мире, обязаны быть прекрасны, вернее, они автоматически становятся прекрасны, оказавшись в нем. Мужчины сильны и честны, собаки и друзья умны и верны, злодеи великодушны, природа целительна и коварна, пейзажи живописны и дики. Мясо желательно полусырое, с ножа. Слова «йогурт», «гендер», «фитнес» никогда не проберутся в этот незрелый и прекрасный мир.

Поход удался. Запас продуктов для нас и овса для коней обещались подвезти к середине нашего пути, но не подвезли. Мы напрасно протаптывали через перевал дорогу нашим лошадям к казахской пастушьей стоянке, куда должна была приехать машина. Но зато это было красиво: небо, перевал, мы с Игорёшей, ожесточенно сражающиеся со снегом, который через недельку сам собой растает под немыслимым солнцем.

Месяц жили тем, что уместилось в седельных сумках, это тоже было красиво с нашей точки зрения. Игорёша часто палил из ружья по улетающим уткам и куропаткам, однако везения ему не было. Нет, вру, однажды повезло – он руками поймал трех жирных хариусов в ручье. Я вызвался пожарить, но ошибся. Оказалось, что их надо есть только сырыми, лишь слегка сдобрив солью. Только сырыми, жадно отрывая куски и блестя глазами. Косо летел снег, ледяная рыба шла с трудом, руки мерзли, но мы справились.

– Селедочка – слава и гордость стола… – сказал Игорёша, выбросил обглоданный хребет и вытер руки о траву под ногами.

Спросил, нравится ли мне Слуцкий? Я начал перебирать в уме инспекторов заповедника, но речь, оказывается, шла о поэте. Игорёша читал стихи, я глядел на горы, кони уныло щипали прошлогоднюю травяную ветошь, темнело и холодало. Это происходило в самой середине нашего материка, на водоразделе, откуда на юг вода начинает стекать в монгольские степи, где потом пропадает в пустыне, а на север – начинает свой путь к Ледовитому океану.

– Светало; зябли; рыбу ели… – подвел итог мой старший товарищ цитатой или Слуцкого, или какого-то другого неизвестного мне поэта.

Но я улыбнулся и покивал, как будто стихи мне знакомы.

Несколько раз удавалось подкормиться за счет нарушителей, приезжавших на нерест. При задержании Игорёша изымал браконьерское транспортное средство, составлял акт о нахождении на заповедной территории, затем великодушно возвращал грузовик или мотоцикл в обмен на буханку хлеба или пачку сигарет. Никак по-иному распорядиться изъятой техникой не представлялось возможным.

Лучший обмен он совершил, когда мы заблудились и поймали чиновника с сетями. Вообще, мой опытный старший товарищ почему-то старался держаться знакомых ему троп и нервничал, когда они пропадали. Мазал по птице. Конь защемлял его под нависшим деревом или сбрасывал в реке. Очки его запотевали или терялись. Мы терялись. Наверное, это происходило для усложнения сюжета. И меня, вырвавшегося из трудной реальности, эти повороты сюжета совсем не беспокоили. Только радовали.