Запасный выход

Я, набравшийся таежного опыта на кордоне, начитавшийся новыми книгами за время московской жизни, успевший нырнуть в глубины темной экологии и воспарить в восходящих потоках постгуманизма, тоже с некоторым снисхождением слушал о покорении перевалов, жареной оленине, реве набегающего медведя и последнем патроне. В нашем мире, по которому прошел пал постмодернизма, кое-что из этого следовало немедленно сдать в музей.

Это ужасно неприятно – чувствовать снисхождение к старшему товарищу.

Последний раз он приехал в прошлом году, проведя безвылазно два года в Молдавии с выжившей из ума матерью. Похоронил ее и сразу вырвался к нам.

– Представь, из дома редко выходил. Она то газ откроет, то потоп устроит, даже в магазин иногда не выскочишь. С работой? А что с работой? Другая страна, да и работы толком нет. Иногда думал – вот прямо сейчас сойду с ума. Но ведь не сошел! Не сошел! А, студент? «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла…» Ты к Константину Симонову как относишься? Наизусть знаешь что-нибудь?

Игорёша стал совсем седым за эти два года – и голова, и усы.

Мы совершили с ним маленькое совместное путешествие тогда из Москвы на нашу дачу. Я рад, что моя машина была в ремонте, нам пришлось вместе покупать билеты на вокзале, где я его так часто раньше встречал во время пересадок с одного поезда на другой. Мы оба были с рюкзаками: я с небольшим, Игорёша с огромным, в котором умещались все его вещи, а вдобавок чугунный казан, который он купил нам в подарок. Мы вместе глядели в окно, бежали, срывая дыхание, по перрону в Рязани на другую электричку, смотрели на ее уходящий последний вагон. Сидели на рюкзаках полтора часа на тупиковом пути, курили, радовались аромату креозота, гудкам и голосу диспетчера, объявлявшего об отправлении электропоездов по разным направлениям. Купленные хачапури были вкусны, солнце ласково, люди приветливы и общительны.

– Я впервые свободен. Можешь себе представить? Первый раз в жизни. Сделал все, что должен был, честно отработал, отнянчился, отзаботился. У детей свои семьи. В кармане полтора миллиона после продажи маминой квартиры. То ли квартирешку маленькую поближе к своим поискать, то ли вернуться в систему заповедников? Как думаешь?

В эти дни мы варили вместе его любимую шурпу на костре, гуляли вдоль реки. Игорёша был необычно спокоен и благостен. Иногда еще начинал проговаривать свою трудную жизнь последних двух лет, но она уже отступала, и он обрывал речь на полуслове.

По вечерам мы выходили курить на крыльцо моего дома, глядели на горизонт. Пусть рядом не было озера, а только маленький ручеек Кривелек, пусть дом стоял не на взгорке, поросшем соснами, но это был семейный и достаточно веселый дом. Да еще и построенный своими руками. В нем мы с женой проводили все больше и больше времени последние годы, мы почти полностью переселились в него, работая удаленно в этом тихом месте.

Дом явился моим компромиссом с трудной реальностью. Мы с этой реальностью долго притирались друг к другу: я, как и мой старший товарищ, мечтал о чукотках, камчатках и ходил на работу, которую ненавидел, растил сына и посещал собрания анонимных алкоголиков, радовался достижениям и успехам, ругался и мирился с женой, мучился от безденежья. Реальность – довольно блеклая штука для того, кто пожил в вычитанном мире, но постепенно можно себя уговорить, кое от чего отказаться и достигнуть некоторого соглашения.

– Только обратно в наш заповедник я не поеду. Не хочу. Из нереализованного осталась одна более или менее крупная мечта – Камчатка. Хотелось бы вулканы посмотреть. Что скажешь?

– Я бы на твоем месте на Камчатку, – вяло советовал я.

– Да. Но, с другой стороны, думаю, может, к своим поближе. Оттуда не наездишься… Но вообще, глянь мне в интернете на всякий случай телефоны Кроноцкого заповедника или нацпарка там какого-нибудь.

Потом приехал в гости писатель Орлов. Утром мы не спеша обходили с ним ближайшие окрестности и он, заложив руки за спину, здоровался с жителями нашей вымирающей улицы. «Здравствуйте, здравствуйте», – говорил он, придерживая дужку очков, разглядывал их, кивал самому себе. Жители бросали дела и уважительно смотрели вслед, а Орлов мечтательно говорил: «Как я все это люблю!» Заходил в волнующуюся рожь, ласково проводил ладонью по растущей культуре.

Вечером Орлов с Игорёшей сидели у костра возле ручейка. Попарились в бане и сели посидеть. Сидели они замечательно. Успели по разику завалиться в темноту, но столик не опрокинули, сами не ушиблись, и разговор, как и полагается, планировался на всю ночь.

А утром Игорёша должен был закончить беседу, легко подняться на ноги, потянуться с хрустом и быть готовым к маршруту любой тяжести, чтобы снова перепить всех мужчин и перетанцевать всех женщин. Правда, в какие-то моменты он начинал слегка шепелявить, я такого раньше за ним не замечал. Но спичка азартно торчала из уголка рта, седину в ночи не так и заметно, и очки ярко поблескивали красноватыми отбликами. Впереди большак, подвода, старый пес у колеса, впереди – опять свобода, степь, простор и небеса.