Запятнанная биография

Но навалились коллоквиумы, и приближались выборы. Ни одного целиком свободного вечера. Ведь глупо было и невозможно забежать на минутку, вернуть книгу, и все: не просить же еще одну, у него же не районная библиотека. Прикрепили к секретарю избирательной комиссии, в помощь. Работа кипела, подготавливали агитпункт, ездили в исполком, писали открытки. Выдали разгонную машину, такси. Шофер Леша сразу же в наступление. Рассказывал, какой он лихой и удачливый, как часто везет ему: пассажиру нечем расплатиться — отдает «Сейку».

— Вот, смотри, классные, — вытягивал руку, часы массивные, на браслете.

Или другому, например, нужно три дня кататься по делам, а он из загранки, отдал дубленку, так ему проще.

— Я покажу, шикарная дубленка. Пойдем в «Метелицу», я надену.

Как-то позвонил вечером, откуда-то телефон раздобыл, сообщил гордо:

— Я сегодня план на сорок процентов перевыполнил.

— Поздравляю, — сухо сказала я.

Он обиделся, но ненадолго. Через день опять звонок:

— Пойдем на концерт Пугачевой?

А у меня только одно в голове: как освободить вечер и позвонить? Пока отнекивалась, а Леша уговаривал, мелькнуло: а почему вечер? Агафонов ведь не служит, Олег часто встречался с ним в первой половине дня. Нужно завтра что-то придумать и уйти с работы. Но что придумать, что?

— Нет, Леша, я не могу. У меня каждый день занятия.

И горделивый взгляд на Веру, она, конечно, специально застряла в ванной, оставив открытой дверь, подслушивает.

— С человеком, который честным трудом зарабатывает на хлеб насущный, тебе, конечно, неинтересно, — парировала она мой горделивый взгляд, — а для бездельницы времени сколько угодно.

— Ты становишься однообразной.

Вдруг подумала, что Вера всего на пять лет моложе Агафонова, а я считаю ее «вышедшей в тираж» в смысле всяких амурных возможностей. И если б мне сказали, что у Веры роман, я бы просто рассмеялась.

Утром наврала доверчивому Азарову, что нужно срочно проверить больных избирателей: кто на месте, кто в больнице. Пообещала построить графики в субботу.

— Только не подведи. У меня во вторник доклад в Пущино.

Рая со своим поразительным нюхом заподозрила что-то:

— Какие избиратели? Что ты мозги крутишь?

Меня била лихорадка нетерпения.

— Дай мне твою шапку. Только до обеда. К обеду вернусь.

— Возьми, но только ты мне очень не нравишься. Что Олегу сказать?

— Что… я пошла по квартирам.

— Очень удачное выражение, — фыркнула насмешливо.

С Олегом столкнулась на крыльце. Выскочил из машины без пальто, без шапки. Лицо багровое. Бассейн, финская баня. В шесть утра не лень встать из-за удовольствия погонять кролем, попариться «от души».

— Ты куда это?! — распахнул руки.

Ему было очень трудно врать. Просто невозможно. Белые ресницы, влажный ежик — чистота и ясность.

И оттого, что врать невозможно, приказала сердито:

— Зайдем в вестибюль, простудишься. Понимаешь, я все забываю тебе рассказать, что…

Стремительно подлетела девушка по имени Альбина. Аспирантка Агафонова. Красивая аспирантка.

— Олег, звонил Виктор Юрьевич. Ты ему обещал репринт своей статьи.

— Забыл! Вот черт, начисто забыл.

Держит меня за плечо цепко.

Альбина покосилась неодобрительно на его руку, а я тоже с ревнивым интересом уставилась на нее. Впервые увидела тогда, что Альбина действительно хороша, очень хороша. Длинная, узкая, в обтягивающих джинсах, скуластое загорелое лицо, сияние белых зубов, серых глаз, и все меняется в этом лице — цвет глаз, рисунок губ, правда, морщинки разбегаются сухими лучами у висков. Морщинки успокоили, но ненадолго. Вот она засмеялась, запрокинув голову, прикусила нижнюю губу — очень это соблазнительно получалось у нее. Значит, так же вот смеется с Агафоновым. Я так не умею. Видно, что ей очень нравится Олег, все косится и косится на его руку, и, когда ездила за границу, привезла ему очень редкие книги, ужасно он радовался.

Валериан Григорьевич сказал тогда:

— В мое время мы делали девушкам подарки.

— Она не девушка, она коллега, — не отрываясь от репродукций, буркнул Олег.

— Но книги дорогие, — не отступал Валериан Григорьевич, — очень дорогие.

— Я подарю ей монографию об иконах, она будет жутко рада, за мной не пропадет.

— По-моему, она немножко влюблена в тебя, — вступила Елена Дмитриевна.

Это, конечно, для меня было сказано, чтоб не думала, что Олег «на помойке валяется».

Но до меня тогда не дошло, а теперь вспомнила: «Да, ей действительно нравится Олег, значит, с Агафоновым ничего нет».

Это было началом ужасной муки, потом я ревновала его ко всем женщинам, особенно к прошлым, ревновала до ненависти, до умопомрачения, но тогда, стоя в вестибюле, не могла знать этого, только Альбину, с ее загаром, длинными, тонкими пальцами, не любила ужасно.

— Ты чего набычилась? — спросил Олег, когда она отошла.

— С чего ты взял! Ни капельки не набычилась.

— Нет, набычилась, — непонятно почему веселился он, — набычилась, я же вижу. Какие вы, бабы, смешные, ей-богу, как кошки фыркаете друг на друга. Просто смешно, как фыркаете и спины выгибаете.

— Она старая, чего мне фыркать.

— Вот-вот, ну конечно, она старая и бывалая, и очень уж эмансипированная, и жутко худая.

— Правда?