Запятнанная биография

— Правда, правда. Просто верста какая-то.

— И морщин много.

— Жуть сколько, — он веселился как сумасшедший.

— Олег, хочешь, дай свою статью, я занесу Агафонову, он же мой избиратель, а я как раз в тот подъезд иду…

— Потрясно! Прямо сейчас идешь?

— Ну да.

На улице вытащил из машины брошюрку:

— Держи, Анюта. Я тебе за это тоже что-нибудь хорошее сделаю. Хочешь сегодня вечером на Таганку?

Соблазн был велик, но я не могла решиться, а вдруг…

— А вдруг Агафонова дома нет? — спросила наивно.

— Ты что! Священные часы работы. Так идем на Таганку?

— Я вернусь и скажу тебе.

— А что изменится?

Он потом часто вспоминал тот день и свой вопрос. Мы не говорили об этом, просто обмолвился как-то, и я поняла, что вспоминает, что мучается: зачем попросил? Сам послал. Когда прощались навсегда, не выдержала, сказала:

— Ты только не думай, что ты сам виноват. Я шла к нему, уже шла.

Я шла, нет, я бежала. По узеньким тротуарам жилого массива, мимо огромных корпусов.

«Только бы не опоздать. Вдруг уйдет».

Красная будка автомата как мак среди белых сугробов.

«Только бы никто не вошел, не начал звонить с пустым разговором на полчаса. Вон идет тетка. Я знаю таких. Сейчас войдет, и начнется: а я борщ сварила, свежая капуста, помидоры достала в „Центросоюзе“, косточку хорошую в микояновском…» Не вошла. Бумажка с телефоном давно наготове в кошельке. Длинные гудки: три, четыре, пять. Конец. Опоздала. Слушала тупо: шесть, семь…

И вдруг голос, чуть охрипший: «Да?»

Он был сух, очень сух со мной, и я вдруг почувствовала облегчение, последняя неделя с мыслями, ожиданием этого звонка измучила меня. Еще небольшое, но бремя уже взвалилось на меня, сделав мир тусклым. Уже не так милы были встречи с Таней, уже тяготилась домом Петровских и бездумной, веселой болтовней с Олегом, уже смотрела тупо на шкалу спектрофотометра, пропуская показания. Я не хотела этого и, почувствовав возможность освобождения, возликовала тайно.

Сколько раз жалела потом, что не устояла и на вопрос: «Вы откуда звоните?» — ответила: «Снизу, из автомата».

Надо было сказать «с работы» и вернуть Олегу его статью вместе с прочитанной книгой, не надо было на короткий приказ: «Ну, так поднимайтесь» — соглашаться и, не попав с первого раза на рычаг, зацепить трубку, хлопнуть дверью, спешить к подъезду. Не надо было! И тогда сейчас не прозябала бы в глухой деревне, не просыпалась бы с мыслью: «Со мной случилось что-то очень плохое» — и сразу: «Да, да, Агафонов меня прогнал, и я потеряла все…»

— Вы что же, по слогам читаете, — пробурчал недовольно, принимая книгу, — что так долго держали?

«Таня — колдунья. Он повторил ее фразу».

Поразило еще одно: как нездорово бледен, как вял в движениях. Свет яркого мартовского утра обнажил все нездоровое: мешки под глазами, коричневатость век, расплывшийся овал лица, несвежесть кожи.

«Я не знаю этого чужого старого человека и не хочу знать».

— Чаю хотите?

— Спасибо.

— Спасибо «да» или спасибо «нет»?

Словно забыл обо мне, углубился в статью Олега, читал, по-детски шевеля пухлыми большими губами, и это детское, и как положил ладонь на лоб — вдруг пронзило.

«Хорошо бы спросил еще раз…»

— Чаю хотите? — обернул ко мне лицо. Вот так, против света, похож на больного мальчика, надолго запертого дома, без игрушек, без воздуха, без товарищей.

— Хочу.

— Тогда пойдите на кухню и поставьте чайник, а я пока дочитаю.

Те же козинаки в хрустальной миске, то же сухое печенье, но рядом смятая пустая пачка американских сигарет. Здесь была Альбина.

Олег говорил: «У тебя наблюдательность дикаря».

Остановился в дверях, потянулся, разминая плечи, застегнул слишком открытый ворот байковой, детской какой-то, в желтую крапинку, рубашки.

— Молодец Олег! Это мне нравится. Все время берется за труднейшие задачи. И сдается мне, что встретимся на узкой дорожке. Очень интересно, что же из этого получится, а? Аня? Интересно?

Словно отодвигая меня, взял за плечи, чуть отстранил от холодильника.

— Я ведь не ел еще ничего толком, — сообщил из-за открытой дверцы.

Как я старалась над этим омлетом, как боялась, что опадет раньше времени, как ждала похвалы. Дождалась. Хотя ел торопливо, обжигаясь, часто и крупно откусывая хлеб, глядя сосредоточенно в тарелку, наверняка не чувствуя вкуса, справившись и зыркнув с сожалением на сковороду, вздохнул шумно, улыбнулся.

— Очень вкусно. Давно так вкусно не ел. А себе-то что ж не положили?

— Я не голодна.

Лицо порозовело, и темные вьющиеся надо лбом волосы, и розовость эта влажная снова напомнили серьезного мальчика. Этакого толстого книгочея, знатока Купера и Конан Дойла из какого-нибудь седьмого «Б».

— Ну, как поживает пес вашей подруги, что он еще натворил?

И меня понесло снова: про Арно, про стихи Танины, про интересный эксперимент Азарова, про «скрэбл». Все вперемешку.

— У меня тоже где-то есть «скрэбл», хотите поиграем? Если выиграю я, вы идете со мной гулять… в магазин. Моя домоправительница одряхлела, и картошку ей носить трудно. Сделаем доброе дело.

— А если выиграю я, вы дадите мне еще какую-нибудь интересную книгу.