Запятнанная биография

— Нет-нет. Что ты! Мне платок носовой нужен…

— А Олег придет за тобой?

— Наверное.

— Наверное или точно?

— Да откуда я знаю!

Хотелось крикнуть: «Отстань ты от меня! Какое мне дело до Олега», но хитрость дьявольская вдруг какая-то озарила: «Она хочет, чтоб я ушла. Она так же сильно, как я, хочет этого».

— Он придет обязательно, ты дождись его, а мне надо к Тане, она заболела, ждет меня.

— Ждет? Так поздно?

Лешка просто вцепился в мое пальто мертвой хваткой:

— Ань, что за номера?

«Из-за тебя, гадина, задержалась», — наверное, мой взгляд сказал именно это, потому что Рая даже чуть отшатнулась назад.

— Да никуда она не уходит, успокойся. — Рая решительно отняла у него пальто. — У человека «молния» на юбке разошлась, а ты мелькаешь…

— Я умею починить, надо вниз замок спустить…

— Иди, как-нибудь без тебя справимся.

Обернулся от двери, глянул с детской мольбой: «Не обмани! Возвращайся!»

Преданный мною Лешка. Прекрасный Леша, встретившийся мне только через год, в черный день моей жизни. Бросившийся на помощь сразу, забыв обиду, которую лелеял год. Ты понял тогда все, и ни словом, ни взглядом… Ты оказался стоящим парнем, Леша, и, может, если б не ушла в тот вечер, может быть. Но в тот вечер ничто не остановило бы меня.

Я не видела Агафонова два дня, и все эти два дня были только для того, чтобы наступил этот вечер. Сорок восемь часов оказались щепоткой соли, брошенной в раствор. Кристаллы выпали.

Они позванивали во мне, когда бежала, оскальзываясь на ночном мартовском льду, мимо бесконечных корпусов. Они ударились сильно, причинив мне пронзительную боль, когда остановилась, подняла голову, — окно не светилось.

Не может быть! Я, наверное, неправильно посчитала. Над третьим балконом слева, пятый этаж.

Окно не светилось, и на кухне темно.

Почему я была так уверена, что он будет ждать? Который час?

У меня нет часов. Это никуда не годится. Почему у меня до сих пор нет часов? Я потеряла счет времени. А может, метро уже не работает? Как же я доберусь до дома?

Надо возвращаться. Олег, наверное, уже пришел.

От мусорных баков во тьму метнулись кошачьи тени. Отвратительное завывание. Мартовские кошки. Может, я тоже мартовская кошка, сказала же Вера в тот раз, когда вернулась поздно домой, лепетала что-то о дежурстве на участке:

— И что, ты веришь ее бредням? Какое дежурство! Она просто прогуливает лекции. Посмотри на нее — мартовская кошка.

— Что за выражения, — одернула мама.

В ванной я внимательно вгляделась в свое лицо. Действительно, что-то странное: глаза блестят, улыбка непонятная; зрачки огромные.

Это было в тот первый раз, когда проиграла в «скрэбл», после магазина пошли в кино. Смотрели «Конформиста». Я не поняла, что это за парень зазывает в конце картины к себе героя.

— Вы правда не поняли? — почему-то веселился Агафонов, заглядывая мне в лицо.

Вел меня под руку, держал очень крепко и чуть вверх приподнимал мой локоть. Не очень удобно, но приятно, что так крепко. Рассказывал, как был в Италии и во Франции.

— Я вам покажу проспекты.

«Когда? Может быть, завтра?» — чуть не спросила.

Мы еще шли вместе, а я уже думала о новой встрече.

Доехал со мной на метро до центра. В гости к кому-то собрался. В переходе купил букет тюльпанов.

Вышла неловкость. Я по дурости решила, что для меня, расцвела благодарной улыбкой, когда возвращался ко мне от продавца.

Он замедлил шаги, оглянулся. Грузин исчез.

Но подошел ко мне с каким-то упрямым вызовом на лице: «Вот не отдам тебе, и ничего не случится» — и только на прощанье пробормотал угрюмо:

— Я не сообразил… отвык… но я исправлюсь… Буду соображать.

Сзади с тоскливым, «ночным» воем приближался троллейбус. Если побегу, успею к остановке. Но сделала совершенно неожиданное — повернула назад.

Окно горело.

«Не может быть, не может быть, я ошиблась. Окно не должно гореть».

Это была загадка. До сих пор загадка: ошиблась ли действительно, или он гасил, а потом зажег вновь, или уходил и вернулся, или… у него был кто-то. Например — Альбина.

Теперь я знаю, что любой вариант был возможен, а тогда ворвалась в автоматную будку, моля об одном: только бы не съел единственную двушку зазря.

— Я почему-то был уверен, что придешь.

Первые слова, когда помогал снять пальто.

— Я ненадолго… буквально на полчаса.

— От тебя пахнет водкой, ты пила?

— Немножко. Совсем чуть-чуть.

На кухне пирожное в сальной бумаге. Запотевшее от уставшего кипеть чайника окно. Заварка в пакетиках. Агафонов очень бледен, болезненно-бледен, мешки под глазами. Мой неинтересный бессвязный рассказ о прошедшем дне, о каком-то дедушке, который пришел без пятнадцати пять, чтобы быть первым, а в шесть его оттеснили парни, спешащие к началу смены. Дедушка плакал, и мы его утешали, говорили, что он все равно считается первым.

Агафонов молчал, смотрел тяжело: ни улыбки, никакой другой реакции. Молчание. Я поднялась.

— Спасибо. Извините, что ворвалась так поздно.

Сидел расслабленно, опустив плечи. Загораживал дверь из кухни. Потом поднялся тяжело, сделал шаг, взял за руку.

— Пойдем?

— Куда? — глупо спросила я.

— В другую комнату.

«Как? Так просто. Уже сейчас? Только перейти в другую комнату!»