Запятнанная биография

Азаров не только за хозяйственность ценил, зачем же перед собой-то прибедняться? Никто лучше меня не умел крутить ДНК на центрифуге. Эта кропотливая, большая работа всегда поручалась мне.

В тот день с утра засела готовить раствор. Рая зазывала в кладовку поболтать, допытывалась, что это за вид у меня измученный, не заболела ли. Очень хотелось поддаться, улизнуть в кладовку на часок, чтоб расспросить о важном. Много ли значит для мужчины, что у девушки первый раз? Не нужно ли идти к врачу? Звонить ли первой или ждать, когда сам отыщет? Много вопросов. Но нельзя. Рая очень догадливая, не поверит про подругу, обязательно выпытает истину.

Обедать решила не выходить. Во-первых, опять же Рая с расспросами, во-вторых, Олег. Пришел сам, в перерыв, словно чувствовал, что не зайду. Уселся рядом. Запах одеколона «Арамис» и чуть-чуть медицинский — въевшийся. В бассейне «Москва» хлорируют воду щедро, много раз Елена Дмитриевна убеждала его в специальных очках плавать, а то глаза уже как у кролика.

Я сосредоточенно возилась с солями и реактивами.

— Ты что? Обедать не пойдешь? — спросил тихо.

Мыкнула отрицательно.

Заволновался, ерзнул на стуле. Запах «Арамиса» и хлорки усилился. У него вечное и справедливое подозрение, что у меня нет денег. Вечное стремление накормить, но чтоб легко, необидно. Затевает бессмысленные пари, хвалится «дурным» заработком в институте информации, где берет переводы и щелкает их как орешки, пока поджидает меня в машине возле дома.

— Если б не твоя медлительность, Анька, я бы ни за что эту халтуру не взял. А так мне ничего не стоит, ни минуты лишней. Все равно торчу дурак дураком, пока ты причапуриваешься.

Его словечко.

— Ань, ты не хочешь идти в буфет, потому что не причапурилась?

Заметил.

— Ничего подобного.

— Худеешь?

— Ага.

— Тебе худеть уже некуда. Пойдем ко мне в лабораторию, попьем чаю. Мама мне с собой для тебя пирожки потрясающие дала, не могу же я сам их съесть. Она спросит.

Это что-то новое. И есть хочется ужасно. Но нельзя идти, потому что расспрашивать начнет, куда вчера подевалась.

— Мы с Раисой вчера в такую компанию закатились, обалдеть. Там одна дева стриптиз изображала. Представляешь, сама такая худая-худая и вся в мохере, как будто спица проткнута через моток шерсти. Смешно жутко. Но старалась ужасно, где-то в кино, наверное, видела.

И это что-то новое. Он никогда не рассказывал о своих развлечениях без меня, о знакомствах давнишних. А знакомства были. Как-то ехали по Герцена. У светофора коротко гукнули «жигули».

— Тебя зовут, — сказала я.

Олег повернулся. В соседней машине — красотка за рулем, в меховом жакете, в беретке, надвинутой на лоб по моде тридцатых годов, улыбалась глянцевым накрашенным ртом, знаками показывала, чтобы позвонил. Олег кивнул, помахал рукой.

— Кто это? — спросила я без ревности, но с завистью к меховому жакету, к беретке белой.

— Старая знакомая…

— Откуда такой парад?

— Трудно объяснить.

— И автомобиль тоже трудно?

— С этими девушками все очень сложно обстоит, тебе не понять.

— Ань, ну пойдем, а то у меня в три коллоквиум.

— А про спицу расскажешь?

— Да я уж рассказал.

— А зачем она это делала? За деньги?

— Из любви к искусству.

Шли по коридору.

— Ничего себе искусство, что же она должна испытывать каждый раз?

— Почему каждый раз? Один раз, может, два было затруднительно, а потом пошло на лад. Главное — перешагнуть.

— «Перешагни, перескочи, перелети, пере — что хочешь».

Олег остановился, схватил за руку:

— Откуда ты знаешь эти стихи?

В полутьме коридора впервые взглянула ему в лицо. Почему-то осунулось, глаза твердые.

— Не помню.

— Нет, ты откуда-то их узнала. Откуда? — Руку дернул сильно.

— Но я дальше не знаю, просто так, слышала где-то.

— Где?

— А как дальше?

— Где слышала, от кого?

— Как дальше?

— Но вырвись: камнем из пращи,
Звездой, сорвавшейся в ночи,
Сам затерял — теперь ищи.
Бог знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи.

Ходасевич. Ты не можешь знать этого поэта.

— Его Таня знает.

«Как не догадалась сразу соврать?»

Он отпустил руку, но, пока пили чай, уплетали пирожки, все поглядывал странно, силясь что-то угадать.

И вопрос странный, будто небрежный:

— Ты во сколько из столовой ушла?

Нехороший вопрос, ведь Рая наверняка сказала и куда ушла, и к кому.

— Я заезжал к Тане, но мне не открыли, хотя свет в квартире горел.

— Мы гуляли во дворе.

— Так поздно?

— Да. Так поздно, — сказала я жестко и встала.

Я не лгала — отсюда жесткость; я раз и навсегда отрезала право на подобные расспросы — поэтому встала, не доев пирожка Елены Дмитриевны.

— Ты сегодня долго? — спросил в спину.

— Долго. Часов до десяти. На центрифуге буду сидеть. Азаров попросил.

— Вот и хорошо. Я тебя отвезу.

Ступила за порог и, словно ураган ударил в грудь, еле устояла — по коридору шел Агафонов. Я узнала, нет, угадала в полутьме эту грузность, эту раскачку, эту круглую голову, опущенные плечи.

Успела сообразить, что назад, в комнату, нельзя. Вперед — не могла. Не могла, не могла, как невозможно против тайфуна.