Запятнанная биография

Юзефа Карловна — жена и сотрудница Бурова. Ас по добыванию великолепных рентгенограмм. Нелепая и удивительная женщина. Она сидела на другом конце стола и, казалось, была поглощена бесконечным спором Ратгауза и Петровского. Но она слышала весь наш разговор. Именно она показала потом нам главную замечательную рентгенограмму, богатую дифракционными молекулами. Тогда еще единственную. У нее были „влажные мозги“, умела по-женски, на лету схватывать суть. А суть была в том, что я вожделел правильного строения генов. Я знал, чувствовал, что ДНК — это что-то простое и красивое».

«О радость! О счастье! Я знал, я чувствовал заранее!» — пел Трояновский. Те же самые слова: «Я знал, я чувствовал!»

«Близок уж час торжества моего, ненавистный соперник…» — он барабанил по клавишам старинного, красного дерева, рояля в полутемном, пропахшем табаком и мышами холле дома Ратгауза. Но это было позже. Летом. Ария Фарлафа. А в тот день он обольщал «известкового человека». Так, втайне для себя, прозвал Виктор Агафонов профессора Бурова. Буров крошился, Яков отламывал его по кусочкам, настойчиво и монотонно. Он стал своим человеком в буровской лаборатории, он отвоевал для Купченко право возиться со своими препаратами, он каким-то непостижимым образом заставил Бурова и Юзю показывать все интересное, что получали те для себя. И под конец они сами не могли дождаться его снисходительного внимания. Он перегнал их. Не в умении, не в знаниях, нет, — Буров продолжал оставаться королем рентгеноструктурного анализа, — но в интуиции. Он предвидел, предсказывал, толковал.

Буров сказал однажды:

— Иногда мне кажется, что вы в сговоре с Сатаной и он вам ворожит.

— Или с Богом, — ответил Яков.

— Нет, с Сатаной, потому что не богоугодное это дело — лезть в святая святых, в образ и облик человеческий, а мы лезем, и вы — особенно настырно.

Арию Фарлафа Яков выкрикивал петушиным фальцетом, когда понял, что гены кристаллизуются. Это подтверждало его догадку о правильности строения ДНК.

Но сначала была Пасха, день рождения Ратгауза.

Елена Дмитриевна — хозяйка стола. Золотое лицо, золотые волосы, золотые браслеты и кольца. Он уже очень любил Зину, но Зина была существом из его мира, с понятными речами и поступками, а Елена Дмитриевна — из другого. Там не плакали из-за порванного фильдекосового чулка, не ругались с подругами, не писали жалобы в партком, требуя отдать главную роль и ордер на габардиновое пальто из американского подарка. У Зины была тайна. Что-то грозное и грязное притаилось за репетициями, цигейковыми шубами, распрями в театре, неожиданными ее исчезновениями.

Как-то ждал после спектакля в тупике у служебного подъезда. Подошли двое, одинаковые, с озабоченными, простецкими лицами.

— Кого-нибудь ждем?

Страх, привычный и знакомый, тот самый, что испытывал каждый раз, проходя в университете мимо комнаты с табличкой «Отдел кадров», сжал сердце. Но ответил спокойно:

— Жду.

— Кого?

— Невесту.

— Как фамилия?

— Рогозина.

Переглянулись.

— Подождешь в другой раз, — неожиданно дружелюбно сказал один.

Отчего-то послышалось сострадание в голосе. Бред, но послышалось, послышалось. Попросил жалобно:

— Я же никому не мешаю.

— Мешаешь, — сказал другой и улыбнулся гадко. Бред, но привиделось.

Огромный черный автомобиль с погашенными фарами медленно вползал в тупичок.

— Иди, иди, не задерживайся, — подтолкнули с двух сторон, вроде бы и не сильно, но почему-то отлетел сразу и, мимо черного автомобиля, огромного жука-дровосека, ползущего вдоль кромки тротуара, выскочил на освещенную улицу. Успел заметить шофера в военной фуражке, серые шторки на окнах. Забежал в аптеку напротив. Маленький плешивый человечек за прилавком остановившимся взглядом уставился за окно, туда, где в черноте тупика краснели два круглых фонарика.

— У дьявола лицо всегда повернуто задом наперед, — тихо сказал он, — всегда. Видите, глаза горят сатанинские. Что же будет с нами? Я больше не могу. Несчастные девочки.

Аптекарь был сумасшедшим, но уйти некуда. Только здесь, а не на пустынной улице, где он виден, заметен, можно ждать Зину. Она выйдет из тупичка, и он окликнет ее, наваждение рассеется. Кто-то вошел в аптеку, в сапогах с подковками.

Военный с голубым околышком протягивал аптекарю рецепт.

— Это для ребенка, товарищ майор? — спросил аптекарь, наклонившись к нему через прилавок.

— Да-да, и срочно.

— Конечно, срочно, ну, конечно, срочно. Даже если бы здесь не было написано «цито», я бы сделал срочно. Нет ничего дороже ребенка.

Потом неожиданно, уже от двери, ведущей во внутренние помещения:

— А вам, молодой человек, придется подождать. В первую очередь я должен обслужить больного ребенка.

Военный скользнул равнодушным взглядом. Глаза его были обведены черными кругами, веки воспалены.