Записано на костях. Тайны, оставшиеся после нас

Сумели бы мы в наше время добиться таких же результатов, как полиция и ученые в 1930-х? Я искренне на это надеюсь. Наши предшественники сделали все, что было в их силах. Они не только тщательно фиксировали все улики и использовали новаторские техники вроде суперимпозиции и дермальных отпечатков, но также привлекли к делу энтомолога из Глазго, доктора Александра Мирнса, который изучил личинок, найденных на останках, и по ним установил время смерти – еще одна методика, которая на тот момент только зарождалась. Это было потрясающее расследование, и я советую всем, кто им заинтересовался, прочитать замечательную книгу Тома Вуда «Ракстон: Первое современное убийство».

Конечно, сегодня мы бы взяли из фрагментов тел анализ ДНК, чтобы правильно их рассортировать и сравнить с образцами родителей Мэри, а также детей и сестер Беллы. Но и старых методов лучше не забывать, ведь они тоже могут в любой момент пригодиться. Современные техники не всегда дают нам нужные ответы. Мы настолько привыкли полагаться на ДНК, а наши лабораторные методики стали такими точными, что в судах теперь возникает проблема перекрестного заражения. К тому же с точки зрения криминологии мы знаем недостаточно о поведении ДНК, в частности о том, как она переносится на другие материалы и сколько на них остается. Мы не знаем, насколько легко или трудно ее переместить с одной поверхности на другую, и у нас возникают сложности с разбором образцов, в которых наличествует несколько профилей.

Анализ ДНК может служить подтверждением личности, но сам по себе он не является уликой в пользу вины или невиновности подсудимого на процессе. Поэтому важно подкреплять его результаты прочими убедительными доказательствами. А если в каком-то деле ДНК помочь не может, нам приходится полагаться на другие научные дисциплины и не забывать, что в сотрудничестве с учеными следственные органы могут многого добиться.

Конечно, если существует короткий путь к разгадке преступления, мы пойдем по нему, ведь иногда очевидный ответ и есть правильный. Однако надолго запоминаются не очевидные дела, а те, в которых нам пришлось максимально потрудиться и напрячь мозги. Главное тут не забывать, что любые останки некогда принадлежали живому человеку. У него была мать, отец, возможно, братья и сестры, дети, друзья и коллеги, беспокоившиеся о нем.

Как продемонстрировало наше путешествие по человеческому телу, работа судебного антрополога заключается не в написании истории жизни, а в попытке отыскать и прочитать то, что уже записано на костях, мышцах, коже, сухожилиях – в каждой клеточке человеческого существа. Мы – тот мостик, что лежит между смертью – страшной, трагической или просто печальной, положившей конец жизни, – и упокоением, передачей тела близким, для которых важно, чтобы их родной человек покоился в мире.

Наша работа может показаться не особенно сложной, да еще временами ее любят изображать как весьма гламурную, но в действительности это не так. Она очень тяжелая – физически, интеллектуально и эмоционально, – но в то же время дает возможность сыграть некоторую роль в следственном процессе и знать, что тебе удалось кому-то помочь.

Уже скоро мне придется передать свои полномочия в руки представителей нового поколения, идущего за мной, которым физическое состояние позволяет лучше справляться с трудными аспектами нашей работы. Я никогда не представляла себя в роли бабушки, но каким-то образом незаметно все-таки стала ею. Недавно, увидев себя по телевизору в интервью, которое давала криминологу Дэвиду Уилсону, я, конечно, заметила много всего, что и так о себе знала. Но посмотрев на женщину на экране со стороны как на чужого человека, я смогла разглядеть в ней много чего еще. В своих чертах я увидела сходство и с матерью, и с отцом, а вот в манере речи – нет. Я говорю совсем по-другому, и у меня нет их акцента. Как мой отец, я могу что-то рассказывать, не отвечая при этом на заданный мне вопрос. Мозг у меня по-прежнему работает быстрее языка, и в мыслях я всегда на два шага вперед. По языку тела и тону голоса у меня можно заметить моменты неловкости и, наоборот, спокойствия и уверенности. У меня две улыбки, и одна из них не затрагивает глаза. Все эти особенности являются частью моей личности, но никакой судебный антрополог не сможет узнать о них по моим костям, когда я умру.

Поэтому надо быть реалистичными относительно того, что посторонний человек сможет узнать по нашему телу и насколько ценной или наоборот будет изучение наших бренных останков. Надеюсь, что по тому, что останется от меня, хороший судебный антрополог сможет выяснить мой пол (женский), возраст на момент смерти, мой рост (5 футов 6 дюймов, или 167 см) и рыжий цвет волос, если он к тому времени таковым останется. Если нет, его, конечно, можно будет определить по моей генетической карте, которая также расскажет о цвете моей кожи и наличии или отсутствии веснушек (а они у меня есть). Я также надеюсь, что им удастся установить мою принадлежность к европейским народам. Я – классический пример женщины-кельта.