Записи на таблицах

— Как прошло путешествие Ривка? — спросил он, и ей вдруг стало тепло и уютно, от того, что он спросил именно так. Спокойно и с интересом. И она стала рассказывать ему, сначала смущаясь, а потом все веселее и веселее, разражаясь иногда вкусным звонким смехом, копируя повадки встреченных ею людей. Ицхак смеялся с ней, и они говорили долго, пока ночь не пришла на Кнаан, и Беэр-Шева перестала быть видна в быстро спускавшихся сумерках. Тогда зажглись костры по всему стану, и Ривка услышала скрип деревянных засовов, запиравших коровьи загоны, ощутила запах навоза и молока, смешивающийся с запахом свежих лепешек, и с тем особым, почти неуловимым сухим и терпким ароматом пустыни, который доносит ночной ветер. Ицхак провел ее в шатер, приготовленный для нее, сел рядом, протянул ей большое блюдо фиников и винограда, вошла служанка, поклонилась, принесла кувшины с водой и чистую полотняную ткань.

— Ривка, — сказал Ицхак спокойно, и в его умных глазах светилась тихая радость, огромная как хермонские горы, — я так рад, что ты, наконец, пришла ко мне.

И Ривка, отбросив все правила приличия, принятые у нее в Харране, бросилась на шею своему жениху, обняла его и ей хотелось смеяться и плакать одновременно.

Близнецы

Она носила их с трудом, Ривка, дочь Бетуэля из Харрана. Долгожданные дети, как долго не могла она зачать и родить мужу своему, доброму своему супругу. Он был такой худой и грустный, когда Ривка впервые увидела его, и глаза его смотрели вдаль, словно бы следили за ее караваном еще до того, как он появился на горизонте, черной точкой на желтом фоне песков и кубово-синем небе Бэер-Шевской степи. Он был ласков с ней, чуток и послушен ее самым малым желаниям, которые угадывал с поразительной проницательностью. Сын Авраама, похожий на отца умением любить и ощущать сокровенное, он был прекрасным мужем и добрым другом, но его физическая немощь, иногда заставлявшая его лежать днями напролет в прохладе шатра сначала волновала и пугала Ривку, а потом стала немного раздражать ее. Пылкая и быстрая девушка, у которой все горело в руках, чувствовала себя потерянной. Огромное бремя свалилось на нее, бремя быть матерью целого народа, а зачастую и отцом его. Часто приходил к ней добрый Ицхак и спрашивал ее, и советовался с ней, и она говорила ему, куда лучше гнать скот на пастбища, как решить тяжбу между двумя пастухами, кому продать шерсть овечью. А чаще всего она слушала его длинные и интересные разговоры о Господе Всевышнем и мудрости Его, которой он создал круг земной. В такие моменты Ривка ощущала себя главой всего племени, матерью народа, но как хотелось ей быть просто матерью.

Она стала ей в ту ночь, когда Ицхак вернулся из Хеврона. Он хоронил отца своего. Авраам, отец народа, говоривший с Богом, скиталец из Харрана, победитель царей Арам Нагараима, старый и сытый днями, ушел к Господу. Сто семьдесят пять лет прожил он. Две недели не хоронили его, ждали Ишмаэля, за которым послали сообщить о смерти отца. Две недели лежал Авраам посреди шатра своего в Хевроне, и тело его не подвержено было тлению, и приходил в шатер народ его, и царьки городов кнаанских приходили, чтобы проститься с ним. Ласковая осень стояла тогда, дни становились все короче и прохладней, урожай был уже убран с полей. Женщины сидели у входа в шатер и плакали об Аврааме, и раздирали ногтями лица свои, и горестный плач их слышен был издалека. И вот, пришел Ишмаэль в Хеврон, сам уже старый и уставший от жизни, медленно ступая больными ногами, подошел к Ицхаку, стоявшему у изголовья отца. Обнял брата, заплакал на груди у него.

— Ицхак, брат мой, болит душа моя. Забыл я отца, не приезжал к нему вот уже долго. Все думал, навещу папу, да вот не пришлось увидеть живым его. И про тебя забыл я, а вот, гляжу, совсем другим ты стал. Не узнал бы я тебя, если бы встретил. Такой спокойный, даже не плачешь.

— Много дождей пролилось на землю, брат, — отвечал Ицхак, положив Ишмаэлю свои тонкие руки на плечи, — мы умнеем с годами, ты же знаешь. Но ведь подумай, брат… вот не стало отца, целый мир прекратил существование, понимаешь? Отец сам по себе был миром, со своим содержанием. Он столько знал и столько видел, и города Арам-Нагараима, и Египет, и Бавэль… он царей победил Бавэльских и Эламских, он с ангелами говорил и с самим Господом, при нем Господь уничтожил Пятиградье огненным дождем. Все местные правители приходили к нему на поклон и за советом. Все его знали, и не было мудрее его во всем земном круге. А теперь… прах его уйдет в землю, а дух к Господу вернется, ибо Господь дух дает нам, а без него мы хуже глины, из которой гончар лепит свои горшки.

Ишмаэль перевел дух. Сказанное братом было почти непонятно, но душа его взволновалась. Все вместе — его собственная старческая дряхлость, бездыханный покой отцовского тела, постаревший и умный брат — обрушилось на него и придавило к земле. Ишмаэль знаком поманил раба, тот принес ему скамеечку, и Ишмаэль грузно опустился на нее, поставил посох между колен.