Записи на таблицах

Ой, какой страшненький, волосатый… это первый? Да, волосья как трава полевая, я назову тебя, слышите, позовите Ицхака, где он, а …вот, вбежал, хороший мой, волновался, лица на нем нет, Ицхак, повелитель мой! Ничего, видишь, я уже могу говорить с тобой… да, мне было больно, немножко больно… я волновалась… Слышишь? Вот они, дети наши, смотри! Этот волосатый, страшненький, правда, но крепенький, а? Я назову его Эйсав29! У него волосы по всему телу, как трава, да, именно так назову, я знала, что тебе понравится, любимый, а этот, смотри, какой красивый, Боже, какой красивый! Розовый, умный, глянь, как смотрит на тебя, смотри глазки какие, как уголья, горят пламенем, какой ум светится в них… как похож на деда своего, вылитый Авраам, папа твой покойный, мир ему… он держал Эйсавчика за пяточку, не отпускал. Он шел за ним, я назову его… Яаков30! Идущий восслед! Он пойдет восслед брату своему, первенцу… и восслед Господу, по воле Его. Что? Неважно, не обращай внимания, это я о своем, а теперь идите, дайте мне побыть с ними, только пусть служанка моя останется; да, Ицхак, любимый, поцелуй меня, конечно… да, спасибо, родной, спасибо, иди… иди.

Вот они, маленькие. Покряхтывают, есть просят, поднеси-ка мне их, ох… повернуться, и то тяжело… сколько крови вытекло из меня… как странно, они только что были внутри меня, велик Господь, даже в малом творящий великое чудо… вот они смотрят, только Эйсав-то и не видит меня, глаза косенькие, смешной, а Яаков, Яаков, хороший мой, чистый, умный… иди ко мне, вот так, вот так они грудь берут, больно… странно как-то, щекотно и больно, и так сладко пахнет молоком… от меня как от коровы пахнет. Едят, маленькие… ешьте, хорошие мои… а я пока… отдохну… благослови вас Господь…

Ривка погрузилась в полудрему, и близнецы сосали ее грудь, легонько всхлипывая от усердия. Утро уже наступило, кричал ослик в загоне, пастухи выгнали овец и коров на пастбища, и Ицхак мирно дремал у шатра Ривки, подложив под голову свернутый коврик. И хотя никто не заметил этого, даже сама Ривка, лицо мира изменилось в этот день.

Чечевичный суп и жаркое из козлятины

В тот день Эйсав ужасно устал.

Он встал, как обычно, поутру, плеснул в лицо воды из глиняного кувшина. Солнце только начинало выглядывать бордовым краешком из-за Моавских гор, пела утренняя птичка, угнездившаяся на одиноком дереве. Эйсав взял лук и стрелы, засунул за пояс бронзовый кинжал с рукояткой, обмотанной веревкой, зевнул во все горло, и, испугавшись громкого звука своего зевка, тихонько, на цыпочках, вышел из шатра, стараясь не разбудить отца с матерью. У выхода он остановился, пнул легонько ногой спящего Яакова, мирно посапывающего во сне и шевелящего губами, безмолвно разговаривая с кем-то. Яаков застонал, просыпаясь, приоткрыл один глаз, взглянул на брата непонимающе.

— На охоту пойдешь со мной, баба? — вполголоса проговорил Эйсав сквозь белые крепкие зубы и, наклонившись, сдавил щеки брата волосатыми пальцами, — вставай, лентяй, маменькин сынок! Пойдем, пробежимся по окрестностям! Принесешь хоть разок добычу, отец обрадуется тебе, слюнтяй!

— Эйсав, дурень, не видишь разве, я спать хочу, — промямлил с трудом Яаков, безуспешно пытаясь освободиться от братской ласки.

— Тьфу на тебя, олух! — плюнул в сердцах Эйсав, и продолжал сердитым шепотом, — не брат ты, а сестра мне, баба натуральная! Вот я принесу сегодня горного козла, мама сделает отцу его любимое жаркое. Отец поест и похвалит тебя. Он любит козлятину, наш старый слепой отец. А ты его даже порадовать не хочешь! Лежишь до полудня, а потом шатаешься между шатрами, как девка!

Яаков ничего не ответил, только оторвал руку брата от своих щек, повернулся на другой бок и заснул как ни в чем не бывало.

Эйсав пожал мохнатыми плечами, рыгнул, вылез из шатра и быстрыми шагами пошел от стана на восток, где в невысоких горах водились дикие козлы, где в расщелинах скал маленькие злые пчелы скрывали в своих сотах приторно-сладкий мед, где змеи отдыхали на остывших за ночь камнях, где веселые ручейки стекали со скал. Эйсав любил охотиться. Он знал, что такое бесконечный бег по острым скалам за диким козлом, увернувшимся от первого выстрела, он дрожал всем телом, как в лихорадке, когда разделывал еще горячее полуживое мясо, снимал ножом шкуру, отрезал рогатую голову и привязывал ее толстой веревкой к поясу. Тыква, наполненная водой, да кусок вяленого мяса и лепешка составляли его дневное пропитание. Покрытый пылью и кровью, исцарапанный осколками камня, а иногда и звериными когтями, с добычей на плечах возвращался он домой, порою же шел в Беэр-Шеву, где выменивал дичь на пестрые ожерелья и дешевые ткани. С этими безделушками он шел к проституткам, или начинал приставать к местным девушкам прямо на базарной площади. Дочери Кнаана, туповатые и смазливые, томные и ненасытные в любви, часто уступали косматому великану, и Эйсав мог ночь напролет любить то одну, то другую, то третью, а иногда брал себе сразу двух девиц. Звал пару раз и Яакова: