Записки 1743-1810

Разлука с сыном была для меня весьма тягостной; я не могла привыкнуть к его отсутствию, но так как я всегда в течение всей своей жизни жертвовала собственными радостями пользе моих детей, я согласилась на его отъезд в армию, ввиду того что его пребывание в ней могло принести ему немалые служебные выгоды. Он часто писал мне. Князь Потемкин относился к нему чрезвычайно благосклонно, вызывая этим удивление всех, знавших его легкомысленный характер, избалованный удачей и успехами. В общем, я была спокойна духом, но меня утомляли множество подробностей в управлении Академией, неустанные улучшения и, главным образом, измышление и применение способов для прекращения хищения, проникнувшего в Академию и систематически совершавшегося в течение нескольких лет.

На следующее лето их императорские высочества, великий князь Павел и его супруга, возвратились из своего путешествия за границу. Я очень редко ездила к их двору под предлогом, что я посвящала все свое время исполнению моих директорских обязанностей и что Стрельнинский дворец[193], где императрица позволила мне поселиться на лето (моя дача совершенно разваливалась), был так далек от Гатчины, что поездка туда представляла целое путешествие. Их императорские высочества приглашали к себе всех известных в обществе лиц; у них гостили по нескольку дней; хозяева обращались со всеми вежливо и любезно, так что меня уверяли даже, что приглашенные чувствовали себя там совсем свободно. Ее высочество настойчиво приглашала меня к себе, но я просила ей передать, что, конечно, не менее других находила бы удовольствие в приятной жизни в Гатчине, но что я была уверена, что в Царском Селе было известно все, что делается там, и потому, лишая себя удовольствия посещать двор их высочеств, я тем самым не давала императрице возможности расспрашивать меня о нем, а у великого князя отнимала всякий повод подозревать меня в сплетнях; я прибавила, что никакие миллионы не заставят меня становиться между матерью и сыном и что ее высочество, вдумавшись в мой образ действий, несомненно, почтит меня своим уважением. В течение десяти лет мое поведение ни на йоту не отклонилось от принятого мною принципа: я бывала у их высочеств только в торжественные дни, когда к ним ездил весь двор. Императрица не расспрашивала меня о том, что там происходит, зная, что я не бываю в Гатчине, и если иногда и случалось, что государыня, будучи недовольна сыном, сообщала мне причину, своего гнева, я неизменно выражала свое недоумение, что она впутывает в их ссору третье лицо, когда она могла быть уверена в его послушании, если сообщит ему лично свое мнение.

Этот твердый и честный образ действий в результате не доставил мне даже покоя; читатель увидит ниже, что Павел I преследовал и мучил меня наравне с лицами, по его мнению, обидевшими или оскорбившими его.

Граф Андрей Шувалов вернулся из Парижа, и ему вскоре удалось настроить фаворита Ланского враждебно против меня и моего сына. Однажды мы говорили с императрицей о том, с какой легкостью можно достать в Италии отличные копии с произведений искусства, и я выразила сожаление, что в России нельзя получить бюст ее величества, который мне так хотелось иметь. Императрица велела лакею принести свой бюст, сделанный знаменитым русским художником Шубиным[194], и подарила мне его. Увидев это, Ланской воскликнул:

— Но ведь этот бюст мой, ведь он мне принадлежит!

Императрица уверяла его, что он ошибается, и во время этого маленького спора он злобно посматривал на меня, а я бросила на него презрительный взгляд. С тех пор ее величество всегда прерывала его и прекращала споры, которые он любил затевать со мной. Вскоре генерал-прокурор Вяземский стал внушать мне отвращение к моей директорской должности. То он оставлял без внимания представления, которые я делала в Сенат о повышении лиц, заслуживавших награды; то не присылал мне нужных сведений насчет границ губерний, когда я хотела издавать исправленные карты их; наконец, он осмелился спросить казначея Академии, почему он не приносит ежемесячно вместе с отчетами о расходах казенных сумм и отчеты сумм специальных. Я немедленно же написала императрице и просила ее прислать мне отставку, так как князь Вяземский желает установить отчетность, не существовавшую с самого основания Академии, даже при моем предшественнике, которого подозревали в злоупотреблениях; я напоминала государыне, что вследствие моих усиленных просьб она разрешила мне представлять ей отчет специальных сумм и что ее величество изволила удивляться моему искусному распределению их и тем мерам, которыми я их увеличила; следовательно, я не могла позволить генерал-прокурору захватывать права директора в столь существенной для процветания Академии отрасли и еще менее — набрасывать тень на мое бескорыстие.