Записки. 1875–1917

В один из моих проездов в Витебск, кажется, в марте, ко мне в вагон вошел наш уполномоченный барон Черкасов, несколько взволнованный, и сообщил мне, что накануне через город проезжал принц Ольденбургский, справился открыт ли большой заразный госпиталь на 2000 мест во вновь строящихся бараках, и на ответ губернатора, что нет и что открыть его должен Красный Крест, приказал Черкасову открыть этот госпиталь в трехдневный срок. Действительно, в разговорах с Н. А. Даниловым не раз шла у меня речь об этом госпитале, и я брался по окончании постройки бараков открыть здесь госпиталь, постепенно доведя его до 2000 мест. На постройку бараков первоначально было ассигновано военным ведомством около 2 000 000 р., но уже выяснилось, что он обойдется не дешевле 7 000 000 р. Данилов в разговорах со мной возмущался этим, говорил, что кого-то из инженеров он уже устранил от постройки, но дело лучше от этого не шло. Во всяком случае, ко времени приезда принца ни один барак не был закончен; полы были настланы, но рам нигде не было, не было печей, к устройству водопровода только приступали, а о канализации только говорили. Между тем, для крупного заразного госпиталя необходимо было наладить надлежащим обрезом очистку всех сточных вод; не было и дезинфекционных камер. Все это Черкасов сообщил мне наскоро, а я позднее убедился во всем этом и сам лично.

На следующее утро я был в Петрограде, а еще через день, часов в 7 утра у меня раздался телефонный звонок с приказанием от принца прибыть к нему к 9-ти часам. Ясно было, что это по поводу Витебского госпиталя, в чем я не ошибся. Когда я вошел к принцу, то он подал мне телеграмму губернатора, что три дня прошли, а госпиталь не открыт. «Так точно, ваше высочество, но позвольте доложить, что его не в чем открыть», — и затем в самых кратких чертах я изложил положение дела. «Но старайтесь все-таки открыть его поскорее», — было мне на это указано. Весь наш разговор взял не больше 5 минут, но освободился от принца я только около часа дня, ибо, не кончив разговора со мной, принц перешел к другому вызванному, затем к третьему, и в конце концов нас набралось в его кабинете около 20 человек, переходивших за принцем из комнаты в комнату и зря терявших время.

Понемногу я перебрал все стороны моего пребывания в Минске, но не коснулся еще главной — военных операций за это время. Первое время после ликвидации Молодечненского прорыва армия устраивалась и пополнялась, формировались новые дивизии из ополченских частей, улучшалось, хотя и слабо, снабжение вой ска снарядами и винтовками. Боевых действий, однако, первое время совершенно не происходило, ибо наша армия пока ни на что серьезное не была способна, а немцы устраивали свои тылы. Больших операций до весны с нашей стороны и не предполагалось. Однако в начале февраля немцы начали наступление на французов, так называемую Верденскую операцию. Уже с самого начала ее с французской стороны было проявлено беспокойство, и в нашу Ставку полетели просьбы о помощи. Ответом явилось решение начать сразу наступление на Западном и Северном фронтах.

В начале февраля выбиралась Гос. Дума, и я поехал на ее открытие в Петроград. Когда я уезжал из Минска, никаких разговоров о наступлении не было, но дня через три, около 30-го февраля, я получил шифрованную телеграмму от Гершельмана о срочном распоряжении Данилова оборудовать 2000 новых госпитальных мест.

Открытие Думы в этот раз ознаменовалось совершенно неожиданным приездом в нее Государя. По-видимому, это была его личная мысль, о которой мы все узнали только за несколько часов. Настроение среди членов Думы было приподнятым: гимн после молебна повторялся бесконечно. Государь после службы прошел через средний проход зала заседаний, но ни с кем не разговаривал. Я стоял около моего места и, вероятно, моя форма обратила на себя его внимание, он замедлил ход и пристально на меня глядел, видимо припоминая, кто я такой. Уже второй раз смотрел он на меня так — в первый раз это было в Старой Руссе в 1904 г., когда Государь приезжал туда провожать на войну Вильманстрандский полк. Настроение среди членов Думы после отъезда Государя было такое, что при ничтожных уступках со стороны правительства от Думы можно было добиться всего. Увы, ни тогда, ни потом никакого желания идти навстречу Думе не оказалось. А ведь даже среди правых членов Думы уверенность в неизбежности шагов навстречу общественности была тогда господствующей. Помню, например, разговор в этот день с Алексеем Бобринским, тогда уже членом Гос. Совета, который уверял меня, что приезд Государя только начало, и что теперь отношение к общественности непременно наладится.