Записки. 1875–1917

Наконец, тяжелое впечатление произвело назначение на место Шуваева генерала Беляева. Многие в Думе знали его, знал его и я, как человека очень трудоспособного, усердного, но закапывающегося в мелочах и посему многое не успевающего сделать. Я, кажется, уже писал, что после его увольнения в 1916 г. с должности начальника Генштаба его преемник, генерал Аверьянов, просил назначить комиссию для приемки дел в его кабинете. Между прочим, оказались в нем валяющимися на столе весьма секретные документы, и наряду с ними, между нераспечатанными конвертами, один, лежащий еще с первых дней войны, несмотря на надпись «Весьма срочно, по мобилизации». При нем, никто в этом не сомневался, Военное министерство с места не сдвинется.

Отзвуки борьбы Думы со Штюрмером сказались и внутри ее — когда Марков 2-й, подойдя к Родзянке во время заседания, назвал его мерзавцем, якобы за оскорбление Государыни. Нельзя не сказать, что возмущение этой выходкой было общее, и в результате ее явилось еще большее изолирование крайних правых, от которых тогда ушло около 20 человек. Когда теперь читаешь, что как раз эта кучка лиц постоянно получала под разными видами пособия из Министерства внутренних дел, то положительно приходишь к убеждению, что все члены Думы, вне этой группы материально заинтересованных лиц, были отброшены в оппозицию власти.

В то время личные вопросы, к сожалению, занимали слишком много времени. Много возмущались назначением Курлова, о котором я уже говорил, князя Жевахова, молодого человека, попавшего в товарищи Обер-прокурора Синода в качестве, главным образом, родственника священника Иоасафа Белгородского, и притом на должность специально для него учрежденную за счет не то свечных, не то каких-то других специальных Синодальных сборов, в обход законодательных учреждений.

Лично у меня работы в это время было сравнительно мало. Ни в одно из Особых совещаний я не вошел, а в комиссиях работы было мало. Не принимал я участия и в Бюро Прогрессивного Блока, в котором шла в то время самая интересная думская подготовительная работа — я был на фронте, когда образовывались все эти учреждения, и остался посему за флагом, о чем, впрочем, сейчас особенно не жалею. Работал я в Думе в Комиссии по Военным и Морским делам и в нашем Фракционном Бюро. В то время в обществе много говорили о работе Военно-промышленных Комитетов, кстати, очень себя всюду рекламировавших и распространявших убеждение в том, что именно благодаря их работе начало улучшаться снабжение армии. По работе в Комиссии по Военным и Морским делам я убедился, что фактически, если Промышленные комитеты что-либо и делали, то только в таких отраслях военной техники или снабжения, которые играли совершенно второстепенную роль. Все крупное было сделано помимо них Военным министерством и Совещаниями по Гос. Обороне. Зато в области революционизирования страны Промышленные комитеты известную роль сыграли, начав объединять вокруг себя представителей рабочих и помогая образованию в них, быть может, и бессознательно, ячеек, из которых создались позднее Советы рабочих депутатов.

В общем, в то время создавалось впечатление, что обрабатывающая промышленность наша могла бы тогда удовлетворить главные запросы армии, если бы только добывающая доставляла все необходимое. Но эта последняя, как я уже указывал выше, стала проявлять к этому времени тревожные признаки частью истощения, частью падения добычи. Не хватало кожи, мяса, масла и жиров, недостаточно добывалось угля, чугуна, дров.

В начале декабря политическое положение в Петрограде определилось совершенно ясно — с одной стороны было все общество, Дума и большинство правительства; с другой — Распутин, Протопопов и назначенный как раз в то время председателем Гос. Совета Щегловитов, поддерживаемый меньшинством нашей верхней палаты.