Записки

Наконец возвратился посланный от Кутузова, который приказал сказать, что он имеет пред собою великие силы, препятствующие ему взойти на гору. Князь хотел уже было ретироваться, как князь Волконский, его зять, уговорил его, чтобы нам самим взойти на гору. Счастливая была минута сего совета. Генерал подъехал к Свято-Николаевскому полку, бывшему у самой горы: «Господин полковник! — сказал он, — прикажите своим резервам атаковать гору». Я подскакал и сказал: «Ваше Сиятельство, удостойте приказать мне сию честь исполнить». — «С богом, друг мой», — сказал он мне. Тогда я вывел из каре резервы нашего полка, спешился и закричал: «Ребята, на штыки! Ура!» С большою храбростию за мною они бросились; вслед за мною Свято-Николаевский полк, а за ним Малороссийский гренадерский. Гора была очень крутая, обросшая терновником, однако ж ничто нас не остановило. Взошед на гору, взяли тут брошенную неприятелями пушку. Неприятели, увидя, что наши войска были уже на горе, взошли все в свое укрепление; но артиллерию трудно было взвести. Меня командировали за пушками, и кое-как людьми втащил [я] несколько, пока нашли удобное место взвести батарейную артиллерию. Тогда и Кутузов со всем своим корпусом к нам присоединился[137]. Учредя батарею, стали стрелять в турецкий ретраншамент. К счастию, гранатою зажжен был большой пороховой на батареях неприятельских магазин, которого взрыв так их устрашил, что турки побежали; тем и баталия сия выиграна. Князь Волконский послал меня к кн. Репнину поздравить с победой.

Мы взяли весь лагерь, сорок пушек, множество припасов, даже находили во многих местах варилось кушанье и кофий. На другой день принесен был благодарный молебен на месте победы, и мы возвратились за Дунай, в прежние свои лагери.

Все знакомые мои меня поздравляли, что мне удалось в виду всей армии показать готовность к службе, и уверены, что как я первый, так сказать, способствовал к одержанию победы, то и буду отлично награжден. По обыкновению, все ходили в канцелярию кн. Репнина к управляющему оною подполковнику Панкратьеву справляться и помощию его быть хорошо рекомендовану; я никогда не любил таскаться по канцеляриям и искать покровительство от управляющих оными. Знал, что главнокомандующий был очевидным свидетелем, знал, что командующий центром, рекомендуя своего дежур-майора и при нем находящихся, свидетельствовал в справедливом представлении к награждению гг. карейных командиров, а тот о мне сказал, что и как я поступал; то и не хотел более о сем заботиться, думая, что ежели мне что следует, то и без того получу, а просить о себе почитал низостью.

По возвращении нашем за Дунай, прибыл принц Виртембергский, меньшой брат тогда бывшей великой княгини Марии Федоровны; оттого ли, что спешил и очень обеспокоился, или оттого, что не успел приехать к баталии, он огорчился, опасно занемог и вскоре умер[138].

Визирь, узнавши, что мы опять перешли за Дунай, возвратился в прежний свой лагерь под Мачин. Турецкая флотилия приблизилась было к нашей. Де-Рибас послал к начальнику оной сказать, чтоб он тот же час отошел назад, или он его к тому принудит. Паша вместо ответа прислал к нему несколько арбузов и кусок льда. Де-Рибас тотчас подал сигнал сняться с якоря, построиться в боевой порядок и выступить. Однако ж паша, невзирая на гордый, затейливый ответ, не дождался приближения нашей эскадры и отплыл к Браилову. Вскоре визирь прислал к князю Репнину с предложением открыть переговоры о мире. Князь был уполномочен от императрицы, почему, нимало не медля, поверенные с обеих сторон в Галаце съехались, сделаны были предварительные условия и подписаны визирем и кн. Репниным; для утверждения их назначен конгресс в Яссах.

Светлейший князь приехал после сего через три дня, и очень было ему досадно, что кн. Репнин поспешил заключить мир; и выговаривал ему при многих, сказав: «Вам должно было бы узнать, в каком положении наш Черноморский флот и о экспедиции генерала Гудовича; дождавшись донесения их и узнав от оных, что вице-адмирал Ушаков разбил неприятельский флот, и уже выстрелы его были слышны в самом Константинополе, а генерал Гудович взял Анапу, тогда бы вы могли сделать несравненно выгоднейшие условия», что действительно справедливо. Хотя князь Репнин слыл за государственного человека и любящего свое отечество, но в сем случае предпочел личное свое любочестие, не имея [иной] побудительной причины поспешить заключить мир кроме того, чтобы его окончить до приезда светлейшего князя.

В то время принц Вюртембергский умер; светлейший князь был на похоронах, и как по окончании отпевания князь вышел из церкви, и приказано было подать его карету, вместо того подвезли гробовые дроги; князь с ужасом отступил: он был чрезвычайно мнителен. После сего он вскоре занемог, и повезли его, больного, в Яссы.