Записки

Пробыв там несколько дней, кн. Репнин приказал оставить для прикрытия российских границ г[енерала]-м[айора] Лассия с 4-мя батальонами и 6-ю эскадронами, а всему корпусу идти к Вильне, ибо г[енерал]-м[айор] Кнорринг безуспешно атаковал оную и поляки сильно ему противились. Но едва дошли к реке Неману при местечке Белиц, получили донесение от Лассия, что он атакован Сираковским с коронным войском, татарскими полками Беляка и посполитым рушением, всего до 18 тыс. человек. Почему г[енерал]-п[оручик] Загряжский командирован с своим отрядом идти форсированным маршем на сикурс. От Белиц до Слонима около 12 немецких миль; мы шли почти без роздыху и через 22 часа под Слонимом соединились с Лассием. Поляки хотели переправиться через реку Шару по плотине, простирающейся на версту и на которой устроена была большая мельница, нашими тогда сожженная. Невзирая на несоразмерные силы и храбрый напор поляков в продолжение 8-ми часов, храбрая защита плотины полковником Коновницыным[177] со своим Старооскольским полком сделала покушения их тщетными. С другой стороны Щары неприятельскою устроенною из 20 орудий батареей много убито у нас людей, одних канонеров в Старооскольском полку убито три комплекта. Неприятель, видя безуспешное усилие переправиться, к вечеру уже прекратил канонаду и отступил версты на две от реки. Лассий тоже отступил на недальнее расстояние к опушке леса; посылал [своих людей] небольшими частями показываться в разных местах из-за леса, чем заставил поляков думать, что он получил подкрепление.

По соединении корпуса положено было в совете, чтобы в ту же ночь перейти Щару у Жировицкого базилианского монастыря, вверх от Слонима в 5-ти верстах, и зайти неприятелю в тыл; для чего, как я был за обер-квартирмейстера, позвали меня для должного распоряжения и приготовить охотников. Я, квартируя в Слониме зиму и будучи псовый охотник, все местоположения мне были известны, знал и то, что от Слонима по правой стороне к Журавичам были непроходимые зыби, и, чтоб оные обойти, надо было окружить, по крайней мере, верст 40. Господа генералы усомнились; приказано было, по обыкновению, представить жидов, чтоб от них о том разведать, которые мое показание утвердили, почему план был сей оставлен. Мне приказано было построить портативный мост; Щара была тут шириною саженей 14, глубиною аршин около 3-х, а в некоторых местах и глубже. Через два дня мост был готов, положен на воловые фуры, и определен к оному Херсонского полка корнет, казалось, человек исправный.

Дерфельден и сам с корпусом возвратился и уведомил, что он намерен сделать обход, зайдя неприятелю с тыла, и что когда даст знать, тогда Загряжский, переправясь по приготовленному мосту, атаковал бы его в лицо, в ожидании же того предупредительного повеления корпус был бы в ежеминутной готовности.

Вместо того чтобы Дерфельден шел в тылу и заранее дал бы нам знать, он шел по другой стороне Щары от Деретчина, и мы, не быв извещены, увидели уже его аванпостных казаков, вступивших с неприятелем в перестрелку. Корпус выстроился, но мост замедлил двинуться к назначенному месту переправы. Я приказал сказанному определенному к мосту офицеру, чтобы повозщиков никуда не отпускал и волов кормил бы у самых фур, но он в точности того не исполнил, в чем, без всякого оправдания, была моя оплошность, [ибо], положась на подчиненного, сам над ним не надсматривал. Однако ж, наконец, мост был поставлен; я первый с двумя гренадерскими ротами и двумя орудиями по оному переправился, а за мной и весь отрад; но Дерфельдена корпус нас опередил. Впрочем, ежели бы моею оплошностию и не промешкали, все бы не успели атаковать неприятеля прежде Дерфельдена и помешать ретираде Сираковского, который, видя превосходящие его силы, наступающие на его фланг, ретировался за дефилеи к Кобрину.

Дерфельден жаловался кн. Репнину на Загряжского, что он причиною того, что неприятеля упустили, а как тот расположен был лучше к Дерфельдену, нежели к Загряжскому, [то], не разобрав обстоятельства, делал последнему строгие и несправедливые выговоры, почему тот отпросился и поехал в Россию. По короткому обхождению бывшего моего командира с гр. Зубовым, он упросил его, чтобы позволил мне быть при нем волонтером, на что он с большою ко мне благосклонностию согласился. Итак, я стал волонтером против воли.

При графе Зубове было нас, волонтеров, одних штаб-офицеров человек с сорок; мне было тогда 27 лет, а летами я был всех старее. В числе оных был граф П. Х. Витгенштейн и А. П. Ермолов. Мне было приятно то, что я жил во все продолжение кампании у полковника Рарока, бывшего с полком в авангарде у графа; как я не имел своего экипажа, то до сего во всем нуждался, а тогда я уже был как бы у себя и во всем [имел] изобилие.