Записки археографа

Содержание Вопрошания свидетельствует о том, какие вопросы стояли в центре внимания древнерусского духовенства в середине XII в. Обращает на себя внимание стремление подчинить всю жизнь населения контролю церкви, втиснуть её в триаду исповедь – покаяние – причастие. Большинство статей Вопрошания прямо формулируют вопрос – допустить или не допустить верующего до причастия (ст. 13-18, 20, 31, 32, 27, 57, 58, 48, 45, 50, 61, 63, 67, 68, 71-73, 75, 92, 95; Сав. 2, 5, 14; Ильино 1, 9:21)

Тщательно регламентировался быт и личная жизнь верующих. Требование обязательного венчального брака, декларативно провозглашённое в 70-х гг. митрополитом Георгием и в 80-х гг. XI в. Иоанном II, преобразовалось в систему мероприятий, осуществлявшихся духовенством по укреплению брака. Первой, подготовительной мерой было ограничение добрачных связей.

Особое внимание уделялось церковью холостым (ст. 30, 67, Савв. 5, Ильино 8, 19). Они выделяются как особая категория покаянных детей: «А отрокомъ даи крест цловати, расмотривъ, как ти грхъ боудеть, и евангелье и мощи, и дороу дати, не велми тлоучаеться оуне причащенья»[265]. Особая опасность холостяков в том, что они могут разрушить уже созданные семьи. Поэтому Нифонт напоминает Кирику: «Аще иногда съгршали (холостяки. – Р. П.), расмотривше, оже не с моужьскою женою, или что велми зло, но и еще дерьзнетъ на добро»[266].

Но церковь смотрит на холостяка оптимистическим взглядом. Нифонт не сторонник слишком больших епитимий для грешивших по молодости. Илья, будущий новгородский архиепископ, а во время создания Вопрошания всего лишь приходский священник, спрашивал у Нифонта: «аже боудоуть душегоубьци, и не имоуть законьныхъ женъ, како дьржати имъ опитемья? – И не повел, зане молоди; и пакы оженться и състарютьс, тоже, рече, даи опитемью»[267].

Итогом постоянного воздействия духовника должен был стать венчальный брак. В предвкушении его духовник даёт причастие жениху, даже если он и находился под епитимьей и причащаться не должен, рассчитывая на то, что епитимью вчерашний холостяк будет нести уже семейным человеком[268].

Быт семейного человека продолжал оставаться под контролем церкви. Он был чреват другими осложнениями. С одной стороны, создавалась возможность сплотить семью на основе общей – мужа и жены – ответственности за жизнь и поступки каждого из членов семьи. Нифонт очень одобрительно отнёсся к предложению Кирика об общем покаянии мужа и жены: «Достоить, рече, велми волею; яко и дроугъ ко дроугоу и братъ братоу добро есть, тако и мальженома»[269].

С другой стороны, целый ряд неясностей и спорных моментов возникал перед духовниками при попытке регулировать интимную жизнь своих «духовных детей».

В отличие от своих предшественников, сочинения которых использовались Нифонтом и его сотрудниками, новгородский епископ руководствовался принципом «во своей бо жене нетоуть греха»[270]. Этот принцип ощущается при решении всех случае регулирования интимной жизни. Нифонт «разгневася», когда услышал о духовниках, не дающих причастие, «аже в великыи пость съвкоуплАеться с женою своею». Ссылки на авторитет митрополита Георгия, к которым прибег Кирик для оправдания воздержания в Великий пост, не имели успеха в глазах Нифонта, вызвав новый поток возражений[271]. «Разгнвася: ци оучите рече, въздержатис въ говние t женъ? Грхъ вы въ томь!»

 Кирик нашёл другое правило, приписанное каким-то святым, запрещающее «съвкупление» после причастия[272]. Это ограничение вновь не было поддержано Нифонтом. Прежде всего оно не годится для молодожёнов: «А по законоу поимающас малжена, аже с годить и причащавшемас има, имти има съвкупление тои нощи несть взбраньно. Тм бо тломь и оною едино тло бываеть. Ци не могли быша псати свтии, оже велть причащатис има, тоуже и блюстися веляше? – Такоже и женитв нтоу опитемьи ни г днии, ни мужеви, ни жен»[273].

«Аже будуть молоди, а не мочи начнуть, то нетуть беды»[274], – продолжил свои рассуждения о молодожёнах новгородский епископ.

В отличие от этих, выдуманных чересчур ретивыми духовниками проблем, Нифонта волновали более серьезные вопросы. Признаки тревоги за будущую семейную жизнь чувствуются уже в статье, где идёт речь о молодоженах: «Аще кто хощеть женитис, дабы ся охабиль блоуда м днии, или за и, то внчаль бы с»[275]. Опасность исходила и от «невоздержанности» одного из супругов и, что представляло наибольшую опасность, со стороны сохранения старых, дохристианских норм брака, ещё уживавшихся в быту русских людей XII в. Они нашли своё отражение в существовании института, сходного с римско-византийским конкубинатом, – в семьях, существовавших одновременно с законно оформленным церковью браком. Этот обычай вызывал большое количество вопросов, обращённых к епископу. Показательно, что у некоторых священников эта вторая семья воспринималась как наименьшее зло: «А сего прашахъ: аже велль бше некоторыи попъ сынови: «Аже с не можешь оудрьжати, боуди съ одною»[276].