Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим

Ее милость, должно быть, тоже не скупилась на чаевые, она также беспрепятственно навещала больного, несмотря на его нежелание ее видеть. Я проследил за ней от ее резиденции до дома, где квартировал лорд Джордж Пойнингс, и видел, как она вышла из портшеза и поднялась наверх. Я рассчитывал тихонько дождаться ее в прихожей и закатить ей сцену, обвинив в неверности, но все? устроилось даже лучше, чем я предполагал. Поднявшись без доклада, я вошел в первую комнату и оттуда прекрасно слышал все, что происходило в спальне, так как дверь по случайности осталась полуоткрытой и оттуда явственно доносился голос моей Калисты. Рыдая, она взывала к бездушному юноше, простертому на одре болезни:

— Как можете вы, лорд Джордж, сомневаться в моей верности, что дало вам право? Ваши жестокие обвинения разрывают мне сердце! Или вы хотите загнать вашу бедную Калисту в гроб? Что ж, я готова последовать за моим! ушедшим ангелом!

— Он уже три месяца там, — язвительно отозвался лорд Джордж. Удивляюсь, как вы еще живы!

— Не будьте так ужасно, ужасно несправедливы к вашей бедной Калисте, Антонио! — взмолилась вдова.

— Вздор! — отрезал лорд Джордж. — Сегодня рана меня особенно беспокоит. Врачи запретили мне много разговаривать. Вашему Антонио не до вас, графиня! Не можете ли вы утешиться с кем-нибудь другим?

— О, боже! Лорд Джордж! Антонио!

— Обратитесь к Евгенио, он вас утешит! — с горечью выкрикнул юноша и потянулся к сонетке. На звонок прибежал слуга из другой комнаты, и милорд приказал ему проводить ее милость вниз.

Леди Линдон в страшном волнении выбежала из спальни. Она была в глубоком трауре, под густой вуалью, и не узнала человека, ожидавшего в прихожей. Пока она сбегала с лестницы, я бесшумно следовал за ней, когда же носильщик открыл перед ней дверцу портшеза, я выступил вперед и, поддержав ее под локоть, усадил на подушки.

— Прелестная вдовушка! — сказал я. — Его милость дал вам разумный совет: утешьтесь с Евгенио.

Она так испугалась, что крик застрял у нее в горле, и в ту же минуту носильщик ее умчал. Когда же портшез остановился у ее дома, я, как вы понимаете, был уже на месте, чтобы ее высадить.

— Чудовище! — воскликнула она. — Оставьте меня сию же минуту!

— Мадам, — возразил я, — не могу же я нарушить свою клятву. Вспомните обет, данный Евгенио Калисте.

— Если вы сейчас же не уйдете, я прикажу слугам прогнать вас со двора.

— И это в ту минуту, когда я к вам явился с письмами Калисты, чтобы, возможно, их вернуть? Нельзя угрожать Редмонду Барри, мадам, с ним нужно поладить.

— Чего вы от меня хотите? — спросила вдова, с трудом сохраняя спокойствие.

— Позвольте проводить вас наверх, я все вам объясню.

И она позволила мне взять себя под руку и проводить наверх в гостиную.

Когда мы остались вдвоем, я чистосердечно во всем ей признался.

— Берегитесь, мадам, — сказал я, — как бы ваш гнев не заставил отчаявшегося раба впасть в крайность! Я боготворю вас! Было время, когда вы снисходительно выслушивали мои страстные признания, а теперь гоните меня от своих дверей, не отвечаете на письма и открыто предпочли другого. Но я не потерплю такого оскорбления, вся кровь во мне кипит от негодования! Вы видели, какую кару ваш избранник понес от моей руки; трепещите же, как бы несчастного не постигла еще худшая участь; стоит ему на вас жениться, мадам, и он умрет.

— Кто дал вам право диктовать свою волю графине Линдон? — вскричала вдова. — Я не приемлю ваших угроз и не хочу их слышать. Между мной и каким-то ирландским искателем приключений не было ничего такого, что дало бы повод к дерзкому вымогательству.

— Не считая вот этого, — сказал я, показывая ей пачку писем. — Не считая посланий Калисты к Евгенио! Пусть они невинны — разве свет этому поверит? Быть может, вы лишь играли сердцем бедного простодушного ирландского дворянина, который вас боготворил и был вам слепо предан. Но кто поверит, что вы безгрешны, перед этим неопровержимым свидетельством вашей собственной руки? Кто поверит, что эти письма продиктованы распутным кокетством, а не истинным чувством?

— Негодяй! — воскликнула леди Линдон. — И вы решитесь придать пустым письмам столь превратное толкование?

— Я истолкую их так, как мне нужно, — возразил я. — Истинная страсть не рассуждает. Я поклялся, что вы будете моей, и я этого добьюсь! Бывало ли, чтоб я не достигал задуманного? Выбирайте, чего вы от меня хотите — любви, какая не выпадала ни одной женщине, или ненависти, равной которой нет на свете?

— Дама моего круга и положения, сэр, ограждена от козней жалкого авантюриста, — отвечала леди, надменно выпрямляясь.

— Вспомните вашего Пойнингса, разве его положение в свете ниже вашего? А ведь рана, которую я ему нанесу на вашей совести, мадам! И если бы у меня, орудия вашей жестокости, сердце не дрогнуло жалостью, вы стали бы виновницей его смерти, да, смерти! Разве неверная жена не готовит супругу оружия, чтобы покарать соблазнителя? А я смотрю на вас, Гонория Линдон, как на мою жену.

— Супруг! Жена! Опомнитесь, сэр! — воскликнула вдова вне себя от изумления.